Encoding cp1251
Back to Luzin causa
Back to Yury Neretin homepage
The paper of the same author with the same title in the collection 'Reprsessirovannya nauka", 1991

Дело академика н. Н. Лузина

Юшкевич А.П. Вестник Академии Наук СССР (1989), 101--113



21 мая 1988 г. газета «Советская культура» опуб­ликовала письмо выдающегося советского физика академика П. Л. Капи­цы, написанное в 1936 г. в защиту академика Н. Н. Лузина, подвергше­гося в то время несправедливым обвинениям. Как отмечала редакция «Советской культуры», это письмо было вызвано «кампанией шельмова­ния одного из самых крупных советских математиков, основателя боль­шой научной школы академика Н. Н. Лузина.»

Нет ни одной социально-профессиональной группы, которую обошли бы стороной репрессии 20—30-х годов. Не составляют исключения и уче­ные-математики. Наиболее громкое «дело» связано с именем академика Н. Н. Лузина (1889—1950). Чтобы понять ситуацию, следует иметь в виду, что в Москве руководящий математический пост занимал член-кор­респондент АН СССР, а затем почетный академик Д. Ф. Егоров. Был он директором Института математики и механики МГУ, президентом Мос­ковского математического общества. Н. Н. Лузин — ближайший ученик Д. Ф. Егорова, популярнейший профессор МГУ, вице-президент того же общества и с 1929 г.— академик. Лидерами ленинградских математиков были член-корреспондент АН СССР Н. М. Гюнтер, а также профессора ЛГУ В. И. Смирнов (впоследствии академик) и Г. М. Фихтенгольц. Все эти ученые, добросовестно выполняя служебные обязанности, не разделя­ли идеологии марксизма-ленинизма. Когда в ходе I Всесоюзного съезда математиков (Харьков, июнь 1930 г.) было внесено предложение послать приветствие проходившему тогда же XVI съезду ВКП(б), Гюнтер и Его­ров отнеслись к этому прохладно. В резолюции съезда, принятой по до­кладу О. Ю. Шмидта (впоследствии академика), заявлялось, что «даль­нейшее развитие математики в СССР должно происходить в возможно более тесной связи с задачами народного хозяйства Союза», но вместе с тем отмечалось, что «теоретические проблемы математики не могут быть полностью подчинены практическим проблемам момента.»

Вскоре после Харьковского съезда начинается идеологическая атака на старшее поколение математической профессуры. Особенно грубо ве-

ЮШКЕВИЧ Адольф Павлович — доктор физико-математических наук, ведущий научный сотрудник Института истории естествознания и техники АН СССР, заслу­женный деятель науки РСФСР.

«Дело академика Н. Н. Лузина»

103

лась борьба в Ленинграде, где под сильным нажимом некоторые ученые выступили с покаянными речами, а Гюнтер в 1931 г. ушел с поста пре­зидента Математического общества. Правда, публично признав свои «ошибки», он остался до конца жизни профессором ЛГУ. В Москве по­кидает университет и Математическое общество Д. Ф. Егоров, выслан­ный якобы в связи с религиозно-политическими обвинениями в Казань, где он вскоре скончался в местной больнице. Уходит из МГУ и Н. Н. Лу­зин, сосредоточившись всецело на работе в Академии наук.

В шельмовании представителей физико-математических наук, о кото­ром писала недавно «Советская культура», с 1930 г. весьма активно участвовали Э. Кольман, тогда сотрудник Коммунистической академии, и С. А. Яновская, руководитель методологического семинара на физико-математическом факультете МГУ. 27 апреля 1931 г. в Ленинграде и 5 июня в Москве на I Всероссийской конференции по планированию ма­тематики Кольман1 сделал доклад «Современный кризис математики и основные линии ее реконструкции». По этому докладу 9 июня конферен­ция приняла резолюцию «О кризисе буржуазной математики и о рекон­струкции математики в СССР».

Приведем две выдержки из резолюции конференции. О математике в буржуазных странах говорилось: «Попытки уложить развивающееся со­держание математики в идеалистическую формально-логическую схему приводят к современному кризису основ математики (интуиционизм Броуера, математика Гильберта, идеализм в стиле тенденций француз­ской теории функций и ее ответвлений — Серпинский 2, Лузин)» [3]. Далее утверждалось, что неразрывно связанный с идеализмом отрыв тео­рии от практики, от вычислений и т. д., влечет за собой упадок матема­тики и рост теорий, обреченных на загнивание. На самом деле методоло­гические разногласия между приверженцами Броуера, Гильберта, а так­же Рассела и др., никак не отражалась на общем поступательном развитии математики и ее приложений в буржуазных странах. Более того, соревнование различных концепций в области оснований математики приносило богатые плоды, о которых хорошо знали и в Советском Союзе. Быстро развивалась математическая логика, блестящие результаты были получены А. Хейтингом, К. Геделем, а в Советском Союзе В. И. Гливенко и А. Н. Колмогоровым (впоследствии академиком). В этой части ре­золюция не отражала реального положения вещей. К счастью, она не по­мешала расцвету у нас математической логики, которой в середине 30-х годов успешно занялись будущие академики П. С. Новиков, А. И. Мальцев, член-корреспондент АН СССР А. А. Марков-младший и многие другие ученые.

Столь же неверно характеризовала резолюция положение математи­ки в Советском Союзе. Успехи признавались, но вместе с тем утвержда­лось, что «она еще не приобрела того лица, на котором отразился бы со­циалистический характер нашей революции. Этому особенно препятство­вала реакционная прослойка среди дореволюционной профессуры, пошедшая по пути идеологической эмиграции, ведя за собой до последнего времени значительную часть математических кадров (Гюнтер, Егоров и др.)». Политическая клевета соединялась здесь с искажением реального состояния дел. Каковы бы ни были политические взгляды

1 Кольман Э.— уроженец Чехии, воспитанник Пражского университета. Попал в русский плен во время первой мировой войны. Вступил в ВКП(б), долгое время придерживался официальной линии партии. Закончил свою жизнь в политической эмиграции в Швеции.

2 Серпинский В.— глава Варшавской математической школы, друг Н. Н. Лузина.

^ А. П. Юшкевич

104

Гюнтера, Егорова «и др.», оба они и их ученики Н. Н. Лузин, В. В. Сте­панов, И. И. Привалов (впоследствии члены-корреспонденты АН СССР), И. Г. Петровский, С. Л. Соболев, Л. В. Канторович (все трое стали по­том академиками) внесли чрезвычайно значительный вклад в математи­ку. Д. Ф. Егорову и Н. М. Гюнтеру принадлежали большие заслуги в обновлении университетских программ. А международная школа теории функций с ее разветвлениями в СССР и Польше сыграла выдающуюся роль в развитии математики в целом, и в частности в формировании функционального анализа (достаточно вспомнить имена М. Фреше и С. Банаха). Более того, московская школа теории функций прививала молодежи навыки творческого мышления, чрезвычайно полезные при решении сугубо практических инженерных задач, например, в области самолетостроения, как показала, скажем, деятельность академиков М. А. Лаврентьева, а затем М. В. Келдыша.

Участники конференции не решились выступить против обозначенных выше неверных положений резолюции. И это неудивительно: в пору ре­прессий людям было не до дискуссий. Впрочем, математики прибавили к резолюции несколько дополнений, касающихся актуальных задач в раз­личных областях своей науки, а также подготовки математических кад­ров, потребность в которых быстро возрастала в связи с расширением высшего технического образования, обусловленного ускоренными темпа­ми индустриализации страны. Все эти решения напечатаны в цитирован­ном выпуске «Математического сборника». Заметим, что ответственным редактором последнего с 1931 г. стал вместо Д. Ф. Егорова 30-летний Л. А. Люстерник, а секретарем редакции — 25-летний А. О. Гельфонд (будущие члены-корреспонденты АН СССР). Новая редакция оповеща­ла, что во время набора первого выпуска журнала за 1931 г. произошла крупная реорганизация Московского математического общества, органом которого являлся «Сборник». «Реакционера-церковника» Д. Ф. Егорова, боровшегося против политики Советской власти в области высшей шко­лы и науки под флагом защиты «академических традиций» и «чистой академической науки», общество исключило, как и других реакционеров (очевидно, имелся в виду П. Н. Лузин) и пополнилось за счет аспиран­тов (прежде аспирантов в общество не принимали).

Как видим, молодое поколение математиков энергично выдвигалось на руководящие позиции. Процесс этот, сам по себе естественный, в тог­дашней обстановке приобрел весьма зловещий характер. Часть выдвинув­шихся на рубеже 20-х и 30-х годов молодых ученых считала, что стар­шее поколение — Д. Ф. Егоров и Н. Н. Лузин в особенности — отстают от новых направлений науки, не должны далее возглавлять математиче­скую жизнь ни в Москве, ни в Советском Союзе вообще. Тут играли роль и чисто личные моменты, например, всем известные напряженные отношения между Н. Н. Лузиным и П. С. Александровым.

События 1930—1931 гг., драматически закончившиеся для Д. Ф. Его­рова, тягостно отразились и на Н. Н. Лузине, но в гораздо меньшей сте­пени: он сохранил влиятельное положение в Математическом (тогда еще Физико-математическом) институте Академии наук, хотя и расстался, как уже отмечалось, с университетом. Однако политическое доверие к нему оказалось поколебленным. Например, он не смог принять участие в Цюрихском международном математическом конгрессе.

Собственно «дело» академика Н. Н. Лузина началось четыре года спустя, в пору массовых репрессий. Неизвестно, по чьей инициативе оно началось. Известны лишь некоторые действующие лица — как выступав­шие против Лузина, так и в его защиту. Несомненно также, что велось оно с одобрения высшего руководства страны.

<(Дело академика Н. Н. Лузина»

105

«Первотолчком» послужил, казалось бы, незначительный эпизод. В конце июня 1936 г. Лузин был приглашен на выпускной экзамен в школу № 16 Дзержинского района Москвы. Затем его попросили пуб­лично высказать свои впечатления. 27 июня в «Известиях» появилась статья академика «Приятное разочарование», где говорилось, что приехал он в школу с несколько предвзятым мнением о плохой математической подготовке выпускников, но в ходе экзамена был приятно разочарован: все ответы, даже на вопросы, выходившие за рамки школьной програм­мы, были правильны, свидетельствовали о глубоком понимании предмета, а слабых учеников не оказалось ни одного.

Конечно, отзыв не был искренним, и в своем докладе Наркомпросу он дал иную, более объективную оценку знаний школьников. Быть мо­жет, похвалой Лузин хотел снискать благоволение высших сфер. Следу­ет также учесть и широко известную его особенность: он всегда ставил на экзаменах только хорошие отметки, хвалил любые представленные ему на отзыв научные работы или учебники. Не исключено, что по чьему-то совету это обстоятельство решили использовать с целью скомпромети­ровать ученого. Через пять дней началась газетная кампания. «Правда» поместила 2 июля «Ответ академику Лузину», подписанный директором 16-й школы Г. И. Шуляпиным. В статье говорилось, что в школе есть разные ученики, в том числе слабые, что школьники не владеют навыка­ми математического мышления, не умеют работать с книгой. Школа нуж­дается не в лицемерных похвалах, а в товарищеской критике. Далее сле­довал вопрос: «Не было ли Вашей целью замазать наши недостатки и этим самым нанести нашей школе вред?» Статья Лузина, заверял дирек­тор, не достигает своей цели — дезориентировать учителей. Подобные на­падки на знаменитого академика со стороны школьного директора, не­сомненно, были специально инспирированы.

По чьей-то инициативе и с согласия высоких инстанций решено было приступить к травле всемирно известного ученого, чтобы преподать урок всей советской интеллигенции, причем в области математики, казалось бы, особенно далекой от животрепещущих политико-идеологических проб­лем. О значении, которое придавалось делу Лузина, свидетельствуют статьи в «Правде» от 3, 9, 10, 12—15 июля и множество собраний и ре­золюций научных работников. Уже статья от 3 июля свидетельствует, что огромный обвинительный материал был собран заблаговременно и при участии каких-то математиков, бывших в курсе даже частных раз­говоров академика (если такие разговоры действительно имели место).

Примечательной особенностью «дела Лузина» явилось то обстоятель­ство, что, достигнув вскоре апогея, грозившего самыми суровыми карами, оно вдруг оборвалось. Лузин уцелел, отделался выговором со строгим предупреждением.

Вернемся, однако, к содержательной стороне травли ученого. 3 июля появилась грозная редакционная статья «О врагах в советской маске». Она содержала набор зловещих обвинений. Ответ директора 16-й школы, говорилось в статье, лишь приоткрыл занавес, маскировавший враже­скую «деятельность» Лузина — пока еще именуемого академиком. В статье утверждается, что этот ответ в тот же день (?!) повлек за собой множе­ство писем в редакцию «от работников в области математических наук». А более пристальное рассмотрение деятельности академика, отмечалось далее, показывает, что его восторженный отзыв в «Известиях» не случа­ен, а есть лишь одно из звеньев длинной цепи ловко замаскированных действий.

Предъявляемые Лузину обвинения можно разделить на несколько групп. Во-первых, это систематические незаслуженные похвальные отзы-

^ А. И. Юшкевич

106

вы о работах людей, добивавшихся профессорских и докторских титулов, таких как В. С. Эйгес, В. В. Депутатов, П. А. Бессонов (позднее будет добавлено имя Н. П. Романова и др.). Что касается Эйгеса, то Лузин одобрительно отозвался о какой-то геометрической его работе, между тем как профессор А. Я. Хинчин (будущий член-корреспондент АН СССР) показал, что она совершенно элементарна. Работа Эйгеса неизвестна, и судить о ней нельзя. Согласно воспоминаниям академика П. С. Алек­сандрова, обучавшегося у Эйгеса математике в Смоленской гимназии, это был чрезвычайно одаренный педагог [4]. А Депутатов, Бессонов и Ро­манов были хотя и не первоклассными учеными, но вполне серьезными исследователями и стали достойными профессорами высшей школы. Между тем в статье «Правды» Лузину бездоказательно приписывалось намерение засорять ряды советских математиков бездарностями. Кроме того, в статье утверждалось, что в беседах с друзьями Лузин с насмеш­кой говорил о собственных отзывах. Можно усомниться в правдивости таких утверждений: в своих разговорах Лузин всегда был человеком сдержанным, осторожным. Если же в этих утверждениях есть хоть доля правды, то нельзя не сожалеть, что среди математиков нашлись люди, снабжавшие редакцию «Правды» дезинформацией.

Другое обвинение, именуемое «саботажем», состояло в том, что в Со­ветском Союзе Лузин печатает только малоценные статьи, над которыми он будто бы сам издевается в интимном кругу. Между тем в 1931 — 1935 гг. ученый напечатал в СССР 15 больших работ, в том числе «О ме­тоде академика А. Н. Крылова составления векового уравнения» (1931), «О качественном исследовании уравнения движения поезда» (1932), «О методе приближенного интегрирования академика С. А. Чаплыгина» (1932), «Современное состояние теории функций действительного пере­менного» (1953), «О некоторых новых результатах теории дескриптив­ных функций» (1935) и т. д. Ранее Лузин публиковал свои результаты за границей чаще, и среди них особо выделяются изданные в 1930 г. на французском языке «Лекции об аналитических множествах и их приложе­ниях»; русский перевод этого выдающегося труда не по вине автора по­явился только в 1953 г., уже после его кончины (1950).

Как видим, именно в 1931—1935 гг. заметно расширяется круг науч­ных интересов Лузина. Продолжая заниматься теорией функций, он успешно разрабатывает вопросы анализа, связанные с его приложениями и примыкающие к исследованиям таких ярко выраженных представите­лей прикладной математики, смыкающейся с техникой, как Крылов и Чаплыгин. Последние были в добрых отношениях с Лузиным, и это мог­ло отразиться на двух упомянутых темах его исследований. С другой стороны, он сам учитывал растущую актуальность прикладной матема­тики. Задачу о движении поезда исследовали ранее другими средствами Н. Е. Жуковский, тот же С. А. Чаплыгин. Прикладными вопросами Лу­зин занимался и ранее: в начале 20-х годов Чаплыгин привлек его к работе в Научно-исследовательском институте путей сообщения. Иными словами, характеристика публикаций Лузина 1931—1935 гг., как незна­чительных, была глубоко несправедливой [5].

Далее следует чудовищное заявление, что сомнительна принадлеж­ность Лузину многих его трудов. Утверждается, что он сделал все воз­можное, чтобы удалить из Москвы своего талантливого ученика М. Я. Суслина, открывшего в 1917 г. очень важный класс так называемых А-множеств, чтобы помешать его дальнейшей работе, и что после смерти Суслина в 1919 г. использовал это открытие в изданных за границей ра­ботах, выдавая за свое.

«Дело академика Н. Н. Лузина» 107

Обратимся к фактам. В голодные послереволюционные годы (1919— 1921) Лузин с несколькими учениками устроился на преподавательскую работу в Иваново-Вознесенский политехнический институт, не прекращая работу в МГУ, где бывал наездами. Переехал в Иваново и М. Я. Суслин. Однако вскоре по неизвестной причине Иваново-Вознесенск оставил и от­правился к себе на родину в Саратовскую губернию — он был из кресть­ян. По дороге Суслин заболел сыпным тифом и скончался. Теорию А-множеств, которой Суслин положил лишь начало, разрабатывали мно­гие — Лузин, его ученики, В. Серпинский и другие. К слову сказать, в своей французской книге 1928 г. Лузин воздал должное Суслину, ре­зультаты которого названы на с. 23, 137—139, 144, 151 и 194. Правда, Лузин назвал суслинские А-множества аналитическими.

Вернемся к статье от 3 июля. В ней на ученого возводился еще один поклеп: на обложке книги «О некоторых новых результатах дескриптив­ной теории функций» (1935) стоит имя Лузина, а содержание моногра­фии составляют, мол, открытия его ученика П. С. Новикова (впоследст­вии академика). На самом же деле результаты Новикова в лузинской книге 1935 г. учтены: в начале книги специально оговорено, что далее следует обзор работ Н. Н. Лузина и П. С. Новикова. Уместно отметить, что никаких претензий к своему учителю сам П. С. Новиков никогда не предъявлял. Он вообще держался в стороне от «кампании шельмования» и еще при жизни Лузина дал вместе с А. А. Ляпуновым (позднее чле­ном-корреспондентом АН СССР) обстоятельный и объективный обзор развития в СССР дескриптивной теории функций, в котором заслуги Лузина в теории функций вообще и в теории А-множеств в частности оценены чрезвычайно высоко [6]. Уместно также подчеркнуть: Новиков был редактором русского издания упомянутой выше книги во втором томе собрания сочинений Лузина (1958).

В заключении статьи говорилось, что Лузин вышел из «бесславной» царской «московской математической школы» с ее черносотенной фило­софией, центральными идеями которой были православие и самодержа­вие; известно, говорилось далее, что Лузин и ныне придерживается тех же взглядов, быть может, несколько модернизированных на фашистский лад (!). Он мог бы, дескать, стать честным советским ученым, как и мно­гие ученые старшего поколения, но не пожелал этого и остался врагом, рассчитывая на социальную мимикрию, на непроницаемость надетой им на себя маски. Не выйдет это, господин Лузин, восклицал анонимный ав­тор статьи. Советская научная общественность сорвет маску добросовест­ного ученого, и он предстанет перед ней как предатель интересов науки, желающий угодить своим старым учителям, ныне «учителям фашистской науки». И это говорилось о Бореле, Лебеге, незадолго перед тем избран­ными в АН СССР (соответственно иностранным членом и членом-коррес­пондентом) 3.

Казалось, что теперь следовало ожидать самой суровой кары, но сиг­нал сверху все не поступал и газетная шумиха продолжалась.

А что происходило в это время среди ученых? В день публикации статьи, 3 июля, состоялось собрание в Математическом институте АН

3 Заключение статьи очень близко к характеристике Н. Н. Лузина на с. 290 книги Э. Кольмана «Предмет и метод современной математики» (М.: Соцэкгиз, 1936), подпи­санной к печати 14 июля того же года. Участие Кольмана в кампании против Лузи­на несомненно, хотя под конец жизни он заверял всех, кто к нему обращался, что вообще ничего не помнит о «деле Лузина». Однако с очень большой долей вероятно­сти можно утверждать, что Кольман принимал активное участие в подготовке цити­рованной выше статьи «Правды».

^ А. П. Юшкевич

108

СССР, директором которого являлся академик И. М. Виноградов, а Лу­зин заведовал здесь отделом теории функций. Протокол собрания неиз­вестен, но, судя по отчету, напечатанному в журнале «Фронт науки и техники» (№ 7, с. 125) с резким осуждением Лузина выступили более 10 человек. В постановлении «самокритично» оценивался «гнилой либе­рализм» институтской общественности, не разглядевшей врага под мас­кой советского академика. Собрание приняло решение просить Президиум АН СССР снять Лузина с постов председателя группы математики акаде­мии и председателя квалификационной комиссии, а также поставило во­прос о дальнейшем пребывании его в числе академиков.

После 3 июля наступило затишье. Тем временем в защиту Лузина му­жественно выступили несколько крупнейших академиков старшего поко­ления. Резкой критике подверг статью в «Правде» от 3 июля академик П. Л. Капица. Уже 6 июля он отправил Председателю Совнаркома В. М. Молотову письмо. Начиналось оно так: «Товарищ Молотов, статья в «Правде» о Лузине меня озадачила, поразила и возмутила, и как со­ветский ученый я чувствую, что я должен сказать Вам, что я думаю по этому поводу».

Допуская обоснованность выдвинутых в статье обвинений (общеиз­вестно, например, что Лузин не социалист), Капица ставил вопрос о ра­зумной политике государства по отношению к ученым, моральные и по­литические взгляды которых не соответствуют общепринятым. Таких ученых, писал Капица, следует перевоспитывать в духе эпохи, но вместе с тем не возлагать на них обязанности, позволяющие оказывать широкое общественное влияние. Ни то ни другое применительно к Лузину сдела­но не было. Между тем публикация статей, вроде правдинской, не толь­ко затрудняет воспитание Лузина и других ученых, но даже побуждает людей к эмиграции, как случилось с математиком Я. В. Успенским, хи­миками В. Н. Ипатьевым и А. Е. Чичибабиным. Что даст в случае с Лузиным статья в «Правде»? — спрашивал Капица. Либо Лузин «еще слащавее заговорит, либо у него произойдет нервное расстройство и он прекратит научно работать». Пугать надо опасных врагов, а разве Лузи­ны опасны? Крупных ученых у нас не так уж много, а перевоспитать можно любого академика, для этого «стоит только внимательно взяться и подойти индивидуально.»

Через два дня П. Л. Капица получил свое письмо обратно с весьма нелюбезной надписью на уголке:«За ненадобностью вернуть гр-ну Ка­пице. В. Молотов» Можно предположить, что Молотов рассказал о пись­ме Капицы Сталину и что оно, а затем и устные беседы Капицы с кол­легами сыграли немалую роль в дальнейшем ходе «дела Лузина».

В одно время с П. Л. Капицей статью в «Правде» прочитали еще два весьма влиятельных ученых: академики В. И. Вернадский и С. А. Чап­лыгин; с обоими Лузин был дружен4. Вернадский сообщил из Москвы о статье в «Правде» Чаплыгину, жившему тогда в Ессентуках. Письмо Вернадского не обнаружено, но, судя по ответу Чаплыгина от 11 июля, написанному через три дня после получения сообщения Вернадского, ре­акция последнего была немедленной. Письмо Чаплыгина хранится в Ар­хиве АН СССР [8]. Соглашаясь с тем, что поставленный Вернадским во­прос «срочный и очень серьезный», Чаплыгин продолжал: «Статья о Лу-

4 О добрых личных отношениях Н. Н. Лузина с упомянутыми учеными свиде­тельствует следующий фрагмент его неопубликованного письма к Вернадскому от 30 октября 1940 г.: «...у меня ведь так теперь немного моих учителей и старших кол­лег, с именами которых связаны лучшие движения ума и сердца моей молодости,— кроме Вас, лишь А. Н. Крылов, С. А. Чаплыгин, Д. М. Петрушевский» [7].

«Дело академика Н. Н. Лузина»

109

зине просто возмутительна: пусть он погрешил в оценках того или дру­гого ученого, того или другого претендента на ученую степень, ученое звание; но как отсюда делать вывод о вредительстве, о злонамеренном засорении профессуры? Покойный наш Н. Е. Жуковский тоже частенько ценил некоторых кандидатов на ученые степени выше, чем, кажется, они заслуживали; но отсюда, конечно, никаких иных выводов, кроме как о доброте Н. Е., никто не делал. Что касается обвинения в фашизме, про­скальзывающем в статье, о принадлежности к старой московской реакци­онной школе математиков, то я этого уже совсем не понимаю... Среди математиков в Москве когда-то были крайне правые, но их можно сосчи­тать по пальцам: Некрасов, Лахтин, Бугаев».

Далее в письме Чаплыгина сказано: «Остается критическая оценка на­учных трудов Н. Н. Лузина. Но по этому поводу приходится сказать только то, что здесь вполне обнаружилась полная несостоятельность ав­торов, доказывающая малое и поверхностное знакомство с его работами, их сознательное искажение правильной оценки... По его работам Н. Н. знает весь математический мир, и, конечно, авторитет его несравним с авторитетом Хинчина, который ему противопоставляется».

К своему письму Чаплыгин приложил текст посланной им Лузину телеграммы: «Поражен неожиданными совершенно незаслуженными га­зетными нападками на Вас. Ваш высокий всемирно признанный научный авторитет не может быть поколеблен. Твердо надеюсь, Вы найдете себе силы спокойно отнестись малоавторитетной критике Ваших трудов. О со­вершенно необоснованных обвинениях другого порядка не говорю». 13 ию­ля В. И. Вернадский со своей стороны послал Н. Н. Лузину сочувствен­ное и ободряющее письмо.

9 июля в «Правде» появилась статья «Традиция раболепия», адресо­ванная всем математикам, печатавшим свои работы за границей. Так по­ступали многие — Александров, Бернштейн, Колмогоров, Хинчин и, ра­зумеется, Лузин, в адрес которого сказано еще несколько нелестных слов. Далее в статье декларировалось: необходимо прекратить это раболепие перед Западом. Ссылки на нашу полиграфическую бедность и нехватку бумаги неоправданны. «Советское государство хочет и может обеспечить целиком, на сто процентов, своевременное напечатание всех ценных ра­бот всех научных работников». Если сейчас это происходит несколько медленно, то виноваты в этом соответствующие учреждения, прежде всего Академия наук. Да и сами авторы должны быть более требовательными к своим издательствам.

В тот же день, 9 июля, состоялось собрание научных работников и аспирантов механико-математического факультета и Института матема­тики и механики МГУ, на котором выступила С. А. Яновская, руково­дившая отделом философии института. Она повторила уже упомянутые выше претензии к Лузину, добавив несколько новых обвинений5. Не располагая протоколом собрания, о нем можно судить только по отчету в журнале «Фронт науки и техники» [9]. Согласно отчету (возможно, не­точному), на собрании с критикой Лузина выступили среди других Алек­сандров, Колмогоров, Люстерник, Понтрягин (впоследствии академик). Александров и Колмогоров обязались впредь печатать лучшие свои рабо­ты в Советском Союзе. Колмогоров счел все же нужным напомнить о том, что в свое время Лузин сделал многое для развития математики, но далее «началось его моральное и политическое падение».

5 Автор этих строк был дружен с С. А. Яновской с довоенных лет и до конца ее жизни. На многократные вопросы о «деле академика Н. Н. Лузина» она неизменно отвечала, что решительно ничего о нем не помнит. Очевидно, ей было тяжело вспо­минать о той роли, какую ей пришлось сыграть в 1936 г.

^ А. П. Юшкевич

НО

10 июля под названием «О врагах в советской маске» «Правда» на­печатала выдержки из резолюции, принятой математиками МГУ, в ко­торой вновь говорилось о вредительстве «господина» Лузина, выдвига­лось требование исключить его из университетских ученых советов (что и было сделано). Перед Президиумом АН СССР вопрос ставился о даль­нейшем пребывании ученого в составе Академии наук [10].

Следующие «математические» статьи «Правды» (12 и 13 июля) несу­щественны, зато весьма важна публикация в номере от 14 июля под броским заголовком «Враг, с которого сорвана маска». Ниже было обо­значено: «В комиссии Академии наук по делу господина Лузина». Такой подзаголовок не сулил ничего хорошего.

Комиссия, о которой идет речь, была создана 7 июля. Вряд ли в на­значении ее членов участвовал президент академии А. П. Карпинский, который скончался 15 июля 1936 г. в возрасте 90 лет. Фактически акаде­мией руководили тогда два вице-президента — Г. М. Кржижановский и ботаник В. Л. Комаров (29 декабря того же года избраннный президен­том), а также Н. П. Горбунов, последний непременный секретарь АН СССР (эта выборная должность была отменена летом 1937 г.). Особенно влиятелен был инженер-энергетик Г. М. Кржижановский, старейший боль­шевик, соратник Ленина по петербургскому «Союзу борьбы за освобож­дение рабочего класса», один из авторов плана электрификации России, член ЦК ВКП(б), с 1924 по 1939 г. занимавший важные государствен­ные и академические посты. Математика ему, как крупному инженеру была близка. Он, между прочим, приветствовал II Всесоюзный матема­тический съезд как председатель Комитета высшей технической школы.

В состав комиссии, кроме председателя Г. М. Кржижановского, вошли академики А. Е. Ферсман (иногда руководивший ее заседаниями), С. Н. Бернштейн, О. Ю. Шмидт, И. М. Виноградов, А. Н. Бах, Н. П. Гор­бунов, члены-корреспонденты Л. Г. Шнирельман, С. Л. Соболев П. С. Александров, профессор А. Я. Хинчин; принимал участие в работе комиссии и А. О. Гельфонд (позднее — член-корр. АН СССР). Состоялось три заседания — 7, 11 и 13 июля; стенограммы, оставшиеся неправленными и содержащие пропуски некоторых фамилий и отдельные неточно­сти, образуют семь папок и хранятся в Архиве АН СССР [11]. Разбира­тельство велось по большей части (но не всегда!) в присутствии Лузина. Протокол содержит несколько его заявлений. Обсуждение было весьма активным, и, кажется, все члены комиссии приняли в нем участие, мно­гие по нескольку раз; оценки обвинений, выдвинутых против Лузина, были нередко весьма различными. Ценность записей состоит в том, что-они довольно отчетливо, хотя и не в полной мере, отражают отношение отдельных членов комиссии к Лузину, а последняя, седьмая папка поз­воляет судить о работе над окончательным текстом резолюции ко­миссии 6.

Несомненно, решающее слово в исходе «дела Лузина» принадлежало Г. М. Кржижановскому, хотя выступал он сравнительно редко и весьма кратко. Можно не сомневаться, что устные переговоры вели с ним Капица, Вернадский, Чаплыгин, а также друг Лузина А. Н. Крылов, принявший самое активное участие в избрании Лузина академиком в 1929 г. Сам Кржижановский хорошо знал как научные достоинства, так и цену «обвинениям» Лузина. Отчет о работе и заключении комис­сии, опубликованный в «Правде» от 14 июля, не был объективным. Это

6 Стенограммы, о которых идет речь, обнаружила сотрудница Архива АН СССР И. П. Староверова.

«Дело академика Н. Н. Лузина»

111

утверждение подкрепляется сопоставлением текста статьи с «Заключени­ем комиссии по делу академика Лузина в связи со статьями в газете «Правда» — «Ответ академику Н. Лузину» и «О врагах в советской мас­ке» [12]. Примечательный штрих: если в газете говорится о «деле госпо­дина Лузина», то в официальном тексте речь идет о «Заключении по делу академика Лузина». Различие немаловажное.

По содержанию и тону газетная статья (14 июля) мало отличается от предыдущих (3 и 4 июля). В ней перечислены члены комиссии, описано поведение Н. Н. Лузина, оказавшегося в присутствии своих близких учеников, у которых он якобы тщетно искал сочувствия. Утвер­ждается, что Лузин признался в присвоении чужих результатов, но про­сил заменить слово «плагиат» на «перенос». Составитель отчета считает эти два слова равнозначными. В отчете вновь утверждается, что Лузин преследовал Суслина и довел его до смерти. «Припертый к стенке» свои­ми учениками (в газете они не названы), Лузин будто бы сказал, что смерть Суслина лежит тяжелым грузом на его совести, но он не имел в виду довести судьбу Суслина до «катастрофы». Далее утверждается: ученики Лузина разоблачили при нем же его похвальные отзывы безус­ловным невеждам. В ответ обвиняемый ссылался на свое мягкосердечие, чем вызвал возмущение и смех членов комиссии. Хлесткий газетный отчет заканчивается констатацией: враг разоблачен, но не разоружился.

В полном противоречии с характеристикой поведения ученого на за­седаниях комиссии находится собственноручное заявление Лузина в Президиум Академии наук СССР. Неизвестно, было ли оно передано по назначению. Текст не датирован, но из содержания явствует, что написан он после встречи с комиссией. Приведем текст документа с незна­чительными пропусками.

«В Президиум Академии наук

ак. Н. Н. Лузин

ЗАЯВЛЕНИЕ

Пережив сильнейшее нравственное потрясение после ряда статей в «Правде» и находясь на границе тяжелой нервной болезни, я, к сожалению, в настоящий момент не имею возможности лично явиться в Президиум для дачи тех или иных объясне­ний по поводу брошенных мне обвинений.

^ Поэтому я вынужден ограничиться в настоящий момент лишь этим письменным заявлением, которому прошу Президиум дать огласку.

1) Я категорически отрицал и отрицаю наличие малейшего злого умысла в моих отзывах.

Имея блестящую плеяду учеников, из которых имена некоторых уже имеют громкую известность, я при выдвижении их в свое время также давал многочислен­ные отзывы, вполне соответствовавшие существу дела и цели. Я признаю наличие среди моих отзывов в отдельных случаях ошибочных и таких, которые были слиш­ком мягки. Это я делал, имея в виду дать возможность развернуться лицу, относи­тельно которого я сохранял надежды на его будущую работоспособность. Среди лиц, занявших преподавательские места, мне неизвестен случай, когда таковое лицо про­явило бы преподавательскую беспомощность...

^ Разумеется, я признаю в настоящий момент, когда кадры уже развернулись, не­допустимость дальнейшего давания мягких отзывов.

А. П. Юшкевич

112

2) Я категорически отрицаю умышленность печатания мною всех моих хороших работ за границей и плохих в СССР. Мною в СССР печатались преимущественно ра­боты прикладного значения, о которых ак. Алексей Николаевич Крылов дал мне письменный отзыв как о блестящих. О других моих работах, печатавшихся в СССР, следует запросить акад. С. А. Чаплыгина, так как они близко касаются его методов.

В дальнейшем, ввиду принятых нашим правительством забот о печатании работ наших ученых на иностранных языках, обращение к загранице делается излишним, и я знаю, что печатание всех вообще научных работ необходимо выполнять в преде­лах СССР.

3) Я категорически отрицаю наличие какого-либо плагиата у моих учеников... Заимствование идей у моих учеников мне и чуждо и совершенно не нужно, так как мое научное имя получило широкую известность еще до того, как у меня появились ученики.

^ С обвинением меня в плагиате я прошу лиц, делавших это голословно, выступить в научной печати на двух языках, мною будет дан исчерпывающий печатный ответ на это.

Когда я работал с учеником, я ему давал не только тему, но часто еще изобретал и метод для ее разработки. И когда ученик кончал свою работу, я считал себя вправе продолжать работать этим методом.

^ Я крайне сожалею, что темы моим ученикам я часто давал в пределах моей лич­ной работы и этим создавал переплетение идей...

Я категорически отбрасываю приписываемые мне антисоветские настроения. Вся моя долгая научная и педагогическая деятельность доказывает, что я все силы клал на развитие научной жизни нашей великой родины.

^ В настоящий момент для всех более чем ясно, что необходимо сделать выбор между ориентацией на научную жизнь за границей или на научную жизнь у нас.

Мой выбор категорически и совершенно определенно сделан, и в этом не может быть никаких двух мнений: это полное обращение к советской научной жизни. И в этом отношении я уже дал категорические указания относительно печатания научных работ лишь в пределах СССР.

ак. Лузин».

Следующие две статьи в «Правде» — от 15 и 16 июля — несуществен­ны. После них «дело Лузина» на три недели исчезает с газетных полос.

Текст заключения академической комиссии составлен весьма дипло­матично. В нем прежде всего констатируется: «И. Н. Лузин является крупным ученым, возглавлявшим в течение 1915—1922 гг. одну из зна­чительных математических школ СССР. В то время Н. Н. Лузин привлек многочисленных учеников из университетской молодежи, из которых многие стали видными учеными. Однако по мере научного роста учени­ков и в особенности при их попытках стать на самостоятельный путь научного исследования отношение Н. Н. Лузина обычно портилось, вплоть до враждебности с его стороны». Что же, все это в целом соот­ветствовало действительности, хотя враждебность — слишком сильное выражение. Ревнивое отношение к ученикам, отходящим от тематики учителя, не такое уж редкое явление в интеллектуальной среде.

Далее снова говорится, что Лузин был питомцем старой московской математической школы, принадлежавшей к реакционному крылу профес­суры.

Несправедливо считать всех деятелей старой математической школы «реакционерами». Так, нет оснований относить к числу реакционеров крупнейшего московского математика конца XIX в. Н. В. Бугаева и ве­ликого Н. Е. Жуковского, а Лузин, как сказано в заключении комиссии, «воздерживался от каких-либо явных политических выступлений». Зато

«Дело академика Н. Н. Лузина»

113

об антисоветских настроениях, враждебности, вредительстве Лузина в заключении комиссии нет ни слова. По вопросу о плагиате комиссия вы­сказалась сдержаннее, чем «Правда»: ссылки на работы учеников «носят намеренно неясный характер и способны ввести в заблуждение», перенос авторства на себя в ряде случаев имел место (приводятся уже извест­ные примеры). Об ответственности Лузина за смерть Суслина вовсе не упоминается. Осуждаются его хвалебные отзывы. В целом характеристи­ка, данная Лузину в газете, подтверждается. Вступать в полемику с «Правдой» было тогда неудобно даже Кржижановскому. Но особенно су­щественно в заключении комиссии отсутствие какого-либо «оргвывода» и постановки вопроса о дальнейшем академическом статусе Лузина. Все это свидетельствовало, что руководство академии отводило самые острые политические обвинения и открывало возможность для переговоров на высшем правительственном уровне о компромиссном решении по «делу». Весьма вероятно, что вел переговоры сам Кржижановский, причем ско­рее всего устно. Во всяком случае документы об этом неизвестны.

Очередной урок смирения научной интеллигенции был преподан. Че­ловек, вершивший тогда судьбы страны, особого интереса к судьбе ма­тематика Лузина, судя по всему, не имел. Сталина занимали тогда го­раздо более важные вопросы: вскоре предстоял публичный судебный процесс по делу Г. Е. Зиновьева и Л. Б. Каменева...

5 августа 1936 г. Президиум АН СССР принял постановление, опуб­ликованное в «Правде» [13] и в «Вестнике Академии наук СССР» [12, с. 7—8]. Цитировать его нет нужды. Оно составлено в более рез­ких выражениях, чем заключение комиссии. В нем констатируется, что поведение академика Лузина несовместимо с достоинством действитель­ного члена академии. Вместе с тем, учитывая значение его как крупного математика и исходя из желания предоставить ему возможность пере­строить поведение и работу, Президиум счел возможным «ограничиться предупреждением Н. Н. Лузина, что при отсутствии дальнейшего реши­тельного перелома в его дальнейшем поведении Президиум вынужден будет неотложно поставить вопрос об исключении Н. Н. Лузина из ака­демических рядов».

Как и советовал Чаплыгин, Лузин нашел в себе силы, несмотря на пережитое им нравственное потрясение, продолжить научную деятель­ность. Он тотчас перешел из Отделения математики в Институт автома­тики и телемеханики, но в 1941 г. был приглашен вернуться в Матема­тический институт. В оставшиеся годы жизни он опубликовал еще около двух десятков превосходных работ по разным вопросам анализа, диффе­ренциальной геометрии, истории математики, доказавших, что он до конца дней обладал большим творческим потенциалом.

ЛИТЕРАТУРА

1. На ленинградском математическом фронте. М.—Л.: Соцэкгиз, 1931. С. 16.

2. Труды Первого Всесоюзного съезда математиков. М.— Л.: ОНТИ АН СССР. С. 12.

3. Математический сборник. 1930. № 3—4. с. 5.

4. Успехи мат. наук. 1979. Т. 34. Вып. 6. С. 225-227.

5. Успехи мат. наук. 1974. Т. 29. Вып. 5. С. 207-208.

6. Ляпунов А. А., Новиков П. С. Дескриптивная теория функций. Математика в СССР за тридцать лет. 1917-1947. М.- Л.: Гостехиздат, 1948. С. 245.

7. Архив АН СССР. Ф. 518. Оп. 3. Д. 995.

8. Архив АН СССР. Ф. 512. Оп. 3. Кг 1776.

9. Фронт науки и техники. 1936. № 7. С. 123-125.

10. Успехи мат. наук. 1937. Т. 3. С. 275-277.

11. Архив АН СССР. Ф. 411. Оп. 3. Д. 12.

12. Вести. АН СССР. 1936. № 8-9. С. 9-10.

13. Правда. 1936. 6 августа.