Encoding cp1251
Back to Luzin causa
Back to Yury Neretin homepage

ПРОТИВ ЛУЗИНА И ЛУЗИНОВЩИНЫ

(Собрание математиков МГУ) «Фронт науки и техники, 1936. № 7. С. 123—125



Представители московской математической общественности, профессора и преподаватели, научные работники и аспиранты научно-исследовательских институтов математики, механики и астрономии МГУ собрались в механико-математическом факультете МГУ, чтобы обсудить статьи «Правды» о деятельности H. H. Лузина.

В своем докладе С. А. Яновская отметила, что присутствующие на данном собрании могли бы очень многое прибавить к тому, что писалось в «Правде» о «деятельности» и личности H. H. Лузина.

Печатая все свои оригинальные работы заграницей и помещая в советских изданиях лишь малоценные статьи, издеваясь при этом над собственными похвальными отзывами и работами, помещаемыми в советских журналах, лицемерно льстя в глаза советской научной молодежи и сообщая «по секрету» друзьям, что время этой молодежи подходит к концу, — Н. Лузин думал, что ему удастся долго одурачивать нашу научную общественность.

Он действовал бесцеремонно, нечистоплотно, вредительски, рассчитывая на полную свою безнаказанность. Нечистоплотное отношение Лузина к чужим работам выразилось, в частности, в плагиате у своих учеников (у т. Новикова). Возмутительное вредительство его сказалось при переработке известного учебника Гренвиля по математике. Переработка свелась к тому, что текст подлинника в 450 стр. вырос до 750—800 стр. В первой части был еще сохранен до некоторой степени систематический порядок, который имелся в учебнике Гренвиля, но во второй части изложение ведется таким образом, что оно может дезориентировать читателя. Вся переработка книги пестрит дефектами и ошибками.

Когда редактора ОНТИ почтительно напоминали Лузину о необходимости исправить ошибки, вплотную заняться вторичной переработкой отдельных мест учебника, то получали подобного рода ответы:

«Видите ли, я переезжаю на новую квартиру, у меня протекает потолок, и я не могу заняться этим учебником».

В своем докладе тов. Яновская приводит между прочим такой характерный штрих:

В 1930 г. H. H. Лузин председательствовал на том собрании ученых, которое приняло обращение к французским ученым — протест против интервентов — в связи с делом Промпартии. Но Лузин уклонился от того, чтобы собственноручно подписываться под этим воззванием. Напрасно тогда молодой аспирант Рабинович стучался в двери Лузина. Узнав, что он пришел из института математики за подписью, Лузин заявил, что болен, что ни принять, ни подписать обращение не может.

Вот эта манера — демонстрировать свое «советское лицо» перед советской общественностью и сохранить свое подлинное лицо перед заграницей — весьма характерна для Лузина. Это двурушничество так откровенно выпячивалось, что странно было его не замечать.

Лузин тогда же под первым попавшимся предлогом уходит с математического факультета.

И как констатирует в своем докладе т. Яновская, особенно после ухода Лузина из университета, как из рога изобилия посыпались похвалы, расточаемые им всяческим ничтожествам математической науки, похвалы, граничащие с издевательством и вредительством.

Без всякого урока для себя Н. Н. Лузин возвращается в 1935 г. в университет. Профессора и студенты встречают его хорошо. Правда, некоторые профессора (например, проф. Александров) нерешительно указывают на деканате, что Лузину поручаются курсы не по специальности, что это будет только вредно для курсов. Но все осталось так, как хотел Лузин.

В течение многих лет, напоминает проф. Понтрягин, в кулуарах математического факультета МГУ говорили о многих подлостях Лузина. Как могло случиться, что так спокойно, уверенно, с таким авторитетом мог процветать такой человек, как Лузин? Главным образом по той причине, объясняет проф. Понтрягин, что в математических кругах очень односторонне понимается и поддерживается авторитет ученого. Вот, например, молодой математик Гантмахер сделал на трех страницах то, что Лузин написал на 160. Но достаточно Лузину воспротивиться, и редакция университетского «Математического сборника» не помещает эту замечательную работу. Не удается также провести ее и в «Известиях» Академии наук. Правда, Гантмахеру дается там «удовлетворение» — отмечается, что он проделал такую же работу, что акад. Лузин, но при этом упускается отметить, что это сделано Гантмахером на трех страницах, вместо 160. Почему? Звание академика настолько фетишизировано, что никакие намеки на критику не допускаются.

Наша математическая общественность находится под воздействием авторитетов. Это еще понятно в том случае, если авторитетами являются вполне достойные люди. Но плохо то, что такой человек, как Лузин, который утратил свой авторитет в кругу математиков факультета, продолжает по инерции пользоваться большим весом в кругах Академии наук, в математической ее группе, в ряде инстанций и в математической печати, и он использует свое положение для того, чтобы выкинуть из жизни талантливого молодого математика Суслина, не допускать опубликование работ Гантмахера, присваивать себе работы Новикова, выдвигать людей, которые только портят дело не на своем посту. Проф. Бухгольц указывает на совершенную ненормальность такого положения, что Лузин с своей «подмоченной репутацией» оказывался царем и богом в математических кругах. Если Лузин не захочет, то и через квалификационную комиссию не пройдешь и в «Математическом сборнике», и в «Известиях» Академии не напечатают, и в заграничную печать не попадешь. Одним словом, если какой-нибудь начинающий работник не понравится Лузину, то ему конец.

Не доказывает ли это, что в нашем «математическом царстве» что-то неблагополучно. Лузинская эпопея — это печальный факт, который призывает нас к суровой бдительности и к самокритике, — заключает проф. Бухгольц. Ведь ложные отзывы Лузина о молодых ученых — это обман государства, заведомое вредительство, которое никак нельзя было замалчивать. Это лишний раз доказывает, что нельзя оставаться в стороне от всей общественности, занимаясь «чистой» наукой. Аполитического ученого быть не может и не должно.

До сих пор, признает проф. Люстерник, наша бдительность была ослаблена, критика не была поставлена на должной высоте. Только в этих условиях могла развиваться лузиновщина. В деле Лузина проф. Люстерник считает себя виновным в том смысле, что, зная о многих необоснованных отзывах последнего, он лишь через близких Лузину людей указывал последнему, как недопустимы такие отзывы.

Проф. Колмогоров напоминает, что в свое время Лузин сделал многое для развития математики, перед ним были перспективы крупного советского ученого, но началось его моральное и политическое падение. В этом ответственен не только Лузин. Наша общественность не дала в свое время должного отпора поведению Лузина, не дала этому поведению должной оценки с соответствующими выводами. Многие знали о крайне непорядочном отношении Лузина к делу и лицам, и все же находились с ним в прекрасных отношениях.

Проф. Колмогоров признает и свои ошибки в слабом участии в организации выпуска математических работ на русском языке, в недооценке значения выпуска международного математического журнала на русском языке, в усиленном помещении своих статей в иностранных журналах. С упорядочением выпуска «Математического сборника» проф. Колмогоров направляет часть своих статей в этот журнал.

Тов. Оршак, однако, полагает, что положение обязывает проф. Колмогорова выступить с более энергичной и откровенной самокритикой. Проф. Колмогоров обязался написать курс по теории вероятности, курс пишется уже более года, в объеме не более 5 листов, курс так и не написан до сих пор. Можно опасаться, что это потому, что проф. Колмогоров обязался печатать эту книгу на немецком языке. Лишь за последнее время проф. Колмогоров согласился одновременно писать эти курсы и на русском и на немецком языках. Проф. Александров признает, что многое из того, что писала «Правда» о «традициях раболепия» он должен принять на свой счет. Его усиленное участие в заграничной прессе должно было дать повод в упреке в раболепии. Отныне проф. Александров дает обязательство лучшие свои работы печатать в наших советских журналах. Это уже осуществляется: часть новых работ издается в «Математическом сборнике», другая часть направлена в издательство Академии наук.

Со своей стороны проф. Александров бросает упреки редакции «Математического сборника» в том, что вопреки установившейся в редакции «конституции» она почему-то решила направить статью Гантмахера на отзыв Лузина, который вовсе не является специалистом в области, затронутой автором. Это дало возможность Лузину злоупотребить своей консультацией, нагромоздить фальшь над фальшью и задержать выпуск статьи Гантмахера.

— Вообще по отношению к Лузину, — заявил проф. Александров, — мы вели себя непозволительно пассивно, проявили большую мягкотелость. Нужно сделать из этого урока соответствующий вывод. Необходимо серьезно задуматься над тем, как в корне изгнать из математической среды эти случайные и безответственные критерии и отзывы о работах, групповщину, общественную трусость.

Тов. Щеголев указывает на то, что еще до последнего времени некоторые профессора склонны были объяснить поступки Лузина его чудачеством, полным аполитизмом. Но возможно ли этим объяснить и оправдать тот несомненный факт, что Лузин систематически засорял кадры математиков малоквалифицированными людьми. Как назвать травлю таких талантливых людей, как Суслов, одобрение для советской школы заведомо негодного учебника, помещение в советских журналах «белиберды». Ведь это же линия на дискредитацию советской математики.

В своем постановлении математики Московского университета признают, что опубликованные в редакционной статье «Правды» о «деятельности» Лузина факты не были секретом для многих из них.

«Мы должны открыто признать, — заявляют математики МГУ, — что мы не сумели распознать в поведении Лузина вредительскую деятельность врага. Среди математиков и механиков университета широко было распространено объяснение этих фактов личными «странностями» оторванного от жизни человека».

Собрание признает, что подобного рода «объяснения», имеющие до сих пор хождения в среде математиков, нельзя не считать проявлением гнилого либерализма, несовместимого со званием советского научного работника, гражданина страны социализма. Это признак притупления бдительности — качества столь важного теперь для каждого честного советского гражданина.

Собрание считает поведение Лузина несовместимым с пребыванием его в числе членов ученых советов Университета и Института механики. Собрание ставит также перед президиумом Академии наук вопрос о дальнейшем пребывании Лузина в числе действительных членов Академии.

Принимая во внимание нечистоплотное отношение Лузина к чужим работам, выразившееся в частности в плагиате у своих учеников, собрание считает невозможным его дальнейшее пребывание в составе редакции «Математического сборника».

Собрание констатирует недостаточно критическое отношение к научной и общественной деятельности некоторых ученых, авторитет которых основан лишь на прежних работах и не оправдан нынешней их деятельностью. Не изжиты еще остатки старорежимных академических традиций, выражающихся в обывательских стремлениях «не выносить сора из избы», в либеральном отношении к отзывам, не соответствующим действительному качеству научных работ и в тех традициях раболепия перед иностранными учеными и изданиями, о которых с такой большевистской прямотой и принципиальностью поставлен вопрос «Правдой».

Собрание призывает всю научную общественность к решительной борьбе с этими традициями, к усилению бдительности и повышению своей политической активности. Разоблачение вредительской деятельности Лузина и ему подобных будет содействовать в дальнейшем еще более успешному развитию советской математики, расцвету творческих способностей научной молодежи и еще теснее сплотит массу научных работников вокруг партии и вождя народов горячо любимого товарища Сталина.