Архив Александра Н. Яковлева

23 марта 1990 года т. Яковлев А.Н. обратился к членам Комиссии Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30-40-х и начала 50-х годов, с запиской, в которой предлагается еще раз вернуться к исследованию обстоятельств убийства С.М. Кирова.

В этой связи прокурорско-следственной бригадой Прокуратуры Союза ССР, Главной военной прокуратуры и Комитета госбезопасности СССР совместно с работниками Комитета Партийного Контроля при ЦК КПСС вновь глубоко проверены и всесторонне проанализированы все имеющиеся документы и материалы, касающиеся трагических событий 1 декабря 1934 года.

Тщательному исследованию и отработке подвергнуты многочисленные версии убийства Кирова, в том числе о возможной причастности И.В. Сталина и органов НКВД к совершению данного террористического акта. Изучена политическая и оперативная обстановка в стране и в городе Ленинграде накануне и после злодейского убийства Кирова. Проанализированы уголовные дела на бывших наркомов внутренних дел СССР Ягоду и Ежова, сотрудников УНКВД по Ленинградской области Медведя, Запорожца, Бальцевича, Лобова и других, в том числе дела на этих лиц за 1935 и 1937-1938 годы, ответственных работников НКВД СССР Агранова, Миронова, Дмитриева, Стромина, Сосновского и других, принимавших непосредственное участие в расследовании уголовных дел т.н. «ленинградского террористического зиновьевского» и «московского» центров.

Глубоко изучена личность террориста Николаева, в том числе все его дневниковые записи, заявления и протоколы допросов. Исследован вопрос об оружии, имевшемся у Николаева.

Пристальное внимание уделено материалам в отношении организации под названием «Зеленая лампа», личности бывшего агента НКВД Волковой, а также касающихся оперативного дела «Свояки», которое 2 декабря 1934 года в Ленинграде докладывалось Сталину.

Проработаны многочисленные документы, относящиеся к аварии грузовой автомашины, в результате которой погиб охранник Кирова Борисов. Всесторонне проанализировано состояние охраны Кирова и пропускной режим в Смольный.

Изучены заявления, письма и воспоминания старых большевиков, делегатов XVII съезда партии, родственников ленинградских чекистов, а также бывшего начальника санчасти УНКВД Мамушина, принимавшего участие в обследовании Николаева и присутствовавшего при вскрытии трупа Борисова. Допрошена проживающая в Москве бывшая жена заместителя начальника УНКВД Ленинградской области Запорожца – Запорожец В.Д.

Принимались во внимание выступления Н.С. Хрущева на XX и ХХII съездах КПСС, его воспоминания, опубликованные в нашей стране, где он затрагивал дело об убийстве Кирова. Исследовались и другие вопросы, поставленные в записке т. Яковлева, в том числе различные публикации советских и зарубежных средств массовой информации по данному делу.

Всесторонний и глубокий анализ всех документов и материалов дает основание к выводу – террористический акт в отношении С.М. Кирова 1 декабря 1934 года был подготовлен и осуществлен одним Николаевым. Руководствуясь устными указаниями И.В. Сталина о том, что убийство Кирова совершили зиновьевцы, сотрудники органов НКВД искусственно связали Николаева с бывшими участниками зиновьевской оппозиции Котолыновым, Румянцевым, Толмазовым и другими, сфальсифицировали первоначально уголовные дела т.н. «ленинградского» и «московского» центров, «ленинградской контрреволюционной группы Сафарова, Залуцкого и других», а впоследствии – «правотроцкистского блока», «объединенного» и «параллельного» центров и другие. По этим делам необоснованно была репрессирована большая группа ни в чем не повинных советских граждан, многие из которых подвергнуты расстрелу. Большинство из них реабилитированы.

В записке т. Яковлева А.Н. рассматриваются важные аспекты дела об убийстве Кирова, которые, по нашему мнению, нуждаются в пояснениях.

«4 декабря Николаев – убийца Кирова – меняет свои первые показания. Теперь уже он говорит о себе не как об убийце-одиночке, но и называет соучастников по террористическому акту – членов подпольной зиновьевской группы» (из записки т. Яковлева А.Н.).

Здесь допущены некоторые неточности. Материалы уголовного дела свидетельствуют о том, что на первых допросах, до 6 декабря, арестованный Николаев категорически утверждал об отсутствии у него каких-либо соучастников. Он говорил, что покушение на Кирова подготовил один и в свои намерения никого не посвящал. Очевидцы допросов Николаева подчеркивали, что он часто выкрикивал одну и ту же фразу: «Мой выстрел раздался на весь мир». В это же время круглосуточно находившимся с ним в одной камере сотрудникам НКВД СССР Николаев рассказывал, что соучастников преступления у него не имеется. Так, Гузовский, выполнявший охранные функции в камере, указал, что после допроса 2 декабря 1934 года у Сталина Николаев им сказал: «Сталин обещал мне жизнь, какая чепуха, кто поверит диктатору. Он обещает мне жизнь, если я выдам соучастников. Нет у меня соучастников».

4 декабря 1934 года Николаев на допросе пояснил, что знает Котолынова, Шатского и Бардина «индивидуально», а не как членов какой-либо группировки, и эти лица, по его словам, участия в совершенном им преступлении не принимали. На допросе 5 декабря Николаев вновь заявил: «Я не привлек Котолынова, т.к. хотел быть по своим убеждениям единственным исполнителем террористического акта над Кировым».

На другом допросе, также состоявшемся 5 декабря, Николаев показал, что «если бы по тем или иным причинам совершение убийства Кирова у меня затянулось, то я приступил бы к созданию группы для его осуществления и привлек бы в нее в первую очередь Бардина, Котолынова и Шатского».

Наряду с этим в присутствии охранявших работников НКВД Николаев в камере 4 декабря якобы произнес вслух во сне фамилии Котолынова и Шатского, о чем слышавший это Кацафа тут же донес рапортом Агранову. 4 декабря Агранов по правительственной связи сообщил Сталину: «Агентурным путем со слов Николаева Леонида выяснено, что его лучшими друзьями были троцкисты Котолынов и Шатский». В дальнейшем, выступая 3 февраля 1935 года на оперативном совещании в НКВД СССР, Агранов сказал, что, получив такие данные, «мы ухватились за эту обмолвку и развернули в этом направлении следствие».

6 декабря Николаев интенсивно допрашивался Аграновым, Мироновым и Дмитриевым. Достаточно сказать, что за этот день в уголовном деле имеется семь протоколов его допросов. На одном из допросов 6.12.34 г. Николаев впервые заявил, что Котолынов и Шатский являются соучастниками террористического акта. Однако эти его показания противоречивы, неконкретны и неубедительны. Более того, после таких показаний Николаев на следующий день, 7 декабря, объявил голодовку, отказался идти на допрос и пытался покончить жизнь самоубийством, но сотрудники НКВД, охранявшие арестованного, это предотвратили. На допросы 7 и 8 декабря Николаева доставляли принудительно, надев ему смирительную рубашку. Когда его несли по коридору, он кричал: «Это я, Николаев, меня мучают, запомните». Тогда же на допросе Николаев вторично пытался покончить с собой путем выпрыгивания с 4-го этажа.

Только после такого ведения следствия Николаев, кроме Котолынова, Шатского, своими соучастниками назвал Румянцева, Толмазова, Ханика, Юскина и других лиц, которых он ранее знал по работе или по комсомолу.

В судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР 28 декабря Николаев вначале пояснил, что он действовал в одиночку, никаких соучастников у него не имелось. Однако такой ход судебного процесса не устраивал его организаторов. Под прямым давлением председательствующего на суде Ульриха В.В. Николаев восстановился в своих прежних показаниях.

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что Николаев по существу обвинения в суде допрашивался в отсутствие остальных 13 подсудимых. Если бы Николаев в их присутствии заявил, что он террорист-одиночка, то дело могло принять совершенно другое направление.

Охранявший в суде Николаева Гусев К.С. пояснил, что после дачи в суде показаний Николаев произнес: «Что я сделал, что я сделал, теперь они меня подлецом назовут. Все пропало». После же объявления приговора он слышал, как Николаев сказал: «Неужели так, не может быть, не может быть». По словам Гусева, Николаев был уверен, что ему определят срок 3-4 года. Кацафа был очевидцем, когда Николаева после суда везли на расстрел. Тогда Николаев сказал, что оклеветал своих товарищей, ему обещали сохранить жизнь, но его обманули.

Аристова-Литкенс (сожительница председателя Военной коллегии Ульриха) пояснила, что она присутствовала на судебном процессе «ленинградского центра» и слышала, как Николаев вначале начал менять свои показания. В этой связи Ульрих хотел возвратить уголовное дело на доследование. Со слов Ульриха ей известно, что по указанному факту, возникшему на процессе, он звонил в Кремль Сталину, который на его предложение сказал: «Какие еще доследования, никаких доследований. Кончайте!».

О том, что Николаев менял свои показания, подтвердили также члены суда Матулевич И.О., Горячев А.Д. и секретарь того же суда Батнер А.А. Об этом же свидетельствует выступление Агранова на совещании в НКВД: «Мы имели трудности и во время дальнейшего разворота следствия. Например, совершенно неожиданный резкий отказ Леонида Николаева от дачи дальнейших показаний с одновременным твердым подтверждением своих предыдущих показаний».

При оценке показаний Николаева следует учитывать пояснения других подсудимых, которые фактически виновными себя не признавали. Так, Котолынов (б. член ЦК ВЛКСМ), будучи арестован 6 декабря 1934 года, на всем протяжении предварительного и судебного следствия отрицал, что входил в состав «ленинградского центра» и причастен к убийству Кирова. В суде, в частности, он заявил: «Я стою буквально на коленях перед судом и клянусь, что ни от Антонова, ни от Звездова, ни от Николаева ничего не слышал о террористическом акте». В своем заявлении от 27 декабря, адресованном суду, Котолынов писал, что показания Николаева о нем «есть просто ложь, клевета или бред сумасшедшего».

А перед расстрелом Котолынов сказал Агранову и Вышинскому: «Весь этот процесс – чепуха. Людей расстреляли. Сейчас расстреляют и меня. Но все мы, за исключением Николаева, ни в чем неповинны. Это сущая правда».

Показания же остальных подсудимых сводятся к следующему:

Антонов*: «Практически о подготовке – об этом я не имел сведений».

Звездов: «Мысль о теракте не приходила в голову».

Левин: «Я сам Николаева вижу в первый раз, до этого дня я с ним не встречался».

Мандельштам: «Категорически отвергаю свое участие в террористических действиях».

Мясников: «О подготовке теракта ничего не слышал».

Румянцев (в прошлом член Бюро ЦК ВЛКСМ): «К террористической группе не принадлежал и о ее существовании не знал».

Соколов: «Я не знал, что Николаев персонально должен убить Кирова».

Сосицкий: «О терроре я не имел даже представления».

Толмазов (бывший член ЦК ВЛКСМ): «Я членом центра не был, об убийстве Кирова и вообще о террористических актах разговора не было. Террористическая деятельность прошла мимо меня».

Ханик: «Я категорически отрицаю, что знал Николаева, я не контрреволюционер, не подлец, а сын рабочего класса».

Шатский: «Никакой связи с террористической группой я не имел и о подготовке теракта над Кировым не знал».

Юскин: «Я не могу сказать, что я знал о террористическом акте».

Кроме того, дневниковые и другие записи, обнаруженные у Николаева и приобщенные к материалам уголовного дела «ленинградского центра», свидетельствуют о том, что Николаев являлся террористом-одиночкой. В октябре 1934 г. он писал: «Я на все теперь буду готов, а предупредить этого никто не в силах. Я веду подготовление подобно А. Желябову». В прощальном письме к матери он указал: «Я сижу 5-й месяц без работы и без хлеба. Однако я силен, чтобы начатое мною дело довести до конца». «Это исторический факт. Нет, я ни за что не примирюсь с тем, с кем боролся всю жизнь. Остались считанные дни, недалек последний час» (запись в блокноте за 19 ноября 1934 года). Жене он оставил такую запись: «Мои дни сочтены, никто не идет к нам навстречу». Котолынова, Антонова Николаев упоминает в своем дневнике: «Я помню, как мы с И. Котолыновым ездили по хозяйственным организациям для сбора средств на комсомольскую работу. В райкоме были на подбор крепкие ребята – Котолынов, Антонов, на периферии – Шатский. Котолынов в 1924-26 гг. примкнул к новой оппозиции и на одном из съездов комсомола предательски заявил, что мы не Ст(алинисты), а Л(енинцы), теперь же он грызет гранит науки».

При таких обстоятельствах, когда все 13 подсудимых в один голос отрицают свои вину в содеянном, а других доказательств у органов предварительного следствия и суда нет, кроме голословных, противоречивых и неконкретных показаний непосредственного исполнителя теракта – Николаева, весьма заинтересованного в исходе дела, не было законных оснований к осуждению Котолынова, Антонова и других (всего 13 человек) за контрреволюционные преступления к расстрелу. В отношении этой группы советских граждан со стороны НКВД СССР, Прокуратуры СССР и Военной коллегии Верховного суда СССР были допущены произвол и беззаконие. Их честное имя до сих пор не восстановлено, хотя еще в 50-70-х годах было известно, что они к убийству Кирова отношения не имеют и в контрреволюционной организации не состояли.

«...Самой личности Николаева, объяснению причин, побудивших его совершить террористический акт, оценка этого поступка, объяснение ряда обстоятельств, позволивших совершить убийство – всем этим важнейшим вопросам уделено в справке ничтожно малое внимание, ...однако, если действительно террористический акт в отношении Кирова задуман и совершен одним Николаевым, то очевидно, что и его личности, и его поступкам необходимо дать более обстоятельный анализ... нужно и обстоятельное исследование того, что привело к такой политической позиции Николаева, ... но никто не говорил о характере его политических высказываний. Он никогда не участвовал ни в каких оппозиционных группах, не примыкал к каким-либо группировкам. Когда же и как появилось стремление у Николаева совершить политическое убийство «во имя исторической миссии». Нет документов, характеризующих работу Николаева в областном комитете партии, нет необходимого анализа его окружения. Недостаточно исследовано убийство Кирова, как проявление личной мести со стороны Николаева» и т.д. (из записки т. Яковлева А.Н.).

Изучению личности Николаева в ходе проверки материалов дела «ленинградского центра» уделялось значительное внимание. Известны в полном объеме его трудовая и общественная деятельность начиная с 1919 года. Конечно, имелись здесь и определенные трудности и препятствия, вызванные, в частности, тем, что жена Николаева, его брат, сестра жены и ее муж Кулишер были расстреляны в 1935 году по приговорам Военной коллегии за сопричастность к убийству Кирова, хотя к этому преступлению они никакого отношения не имели. До сих пор эти гр[ажда]не не реабилитированы. Была также репрессирована мать Николаева и его две сестры.

Николаев Л.В., 1904 г. рождения, происходит из семьи рабочих, имел образование в объеме 6 классов, состоял членом комсомола с 1920 года, в ВКП(б) – с 1924 года. Его трудовая деятельность: секретарь сельсовета в Саратовской области, санитар военного госпиталя, сотрудник комхоза Выборгского района г. Ленинграда, управделами Выборгского РК комсомола, слесарь завода «Красная заря», управделами Лужского укома ВЛКСМ (Ленинградская обл.), строгальщик заводов «Красный арсенал» и им. К. Маркса, инструктор-референт ОК ВКП(б), зав. финсектором общества «Долой неграмотность», инспектор госинспекции цен Ленинградской обл[астной] КК-РКИ, инструктор Ленинградского института истории партии (с октября 1933 г. по 1 апреля 1934 г.). За 15 лет он сменил 13 участков работы, и вызвано это было его неуживчивым характером.

В январе 1929 г. Николаев за неосторожную езду на велосипеде народным судом был осужден к штрафу. За те же действия 22 февраля 1929 г. Выборгским РКК ВКП(б) ему было поставлено на вид.

В период партийной чистки 16 октября 1929 г. цеховой ячейкой з[аво]да «Красный Арсенал» Николаеву объявлен выговор за создание склоки через печать. Данное решение он обжаловал, указав в президиум Выборгской КК: «Я ни разу не терял доверие или звание комсомольца и коммуниста. Я ни разу не сбивался с правильного ленинского пути».

31 марта 1934 г. партком Института истории партии исключил Николаева из членов ВКП(б) за отказ выехать на работу в систему транспорта. Смольнинский райком восстановил его в партии, ограничившись объявлением ему строгого выговора с занесением в личное дело. Эти решения подтверждены 2.07.34 г. партколлегией КПК по Ленинградской области и 29.10.34 г. КПК при ЦК ВКП(б). Николаев этими решениями был не доволен и рассылал во все партийные органы жалобы.

Вот как характеризовали Николаева сослуживцы. Бывший директор Института истории партии Лидак О.А. (осужден к ВМН за участие в убийстве Кирова и др. т.н. контрреволюционные преступления, ныне реабилитирован) отмечал, что Николаев болезненный, неуравновешенный и нервный человек. Инструктор по партконфликтам Смольнинского РК ВКП(б) указал: «На заседании тройки Николаев произвел на нас впечатление болезненного человека и невыдержанного коммуниста». Гр[аждан]ка Карманова Е.П., знавшая Николаева по работе в обкоме партии, пояснила, что он «произвел на меня впечатление балды и очень пустого человека». Состоявший длительное время в дружеских отношениях с Николаевым Титов П.П. подчеркнул его такие черты, как угрюмость, необщительность и высокомерность.

При поступлении на завод «Красный Арсенал» в 1926 г. медицинская комиссия выявила у Николаева «признаки вырождения: обезьяньи руки, короткие ноги, удлиненное туловище».

Мать Николаева Л.В. – Николаева М.Т. на допросе в 1934 году показала, что «ее сын Леонид начал болеть с годичного возраста, у него была распухшая голова и большой живот, все суставы вывихнуты, он два года лежал в больнице в гипсе, после этого опять болел и не мог ходить до 11 лет. В возрасте 12 лет у Леонида был припадок, его сильно трясло, как в лихорадке, и он был даже без сознания». Отец Леонида, по ее словам, «был большой пьяница, пил запоем» и умер в 1907 году.

Рогачева Е.В., сестра Николаева Л.В., пояснила, что брат Леонид чуждался людей.

Жена Николаева – Драуле М.П. отмечала, что Леонид человек нервный (неврастения) и вспыльчивый, почти все время он проводил дома, никто из его знакомых у них не бывал.

Кулишер Р.М. (был женат на сестре Драуле М.П.) указал, что Николаев – человек со странностями, с элементами рисовки, подчеркивал «свое идейное превосходство», по натуре – скрытный, жил уединенно. Он игнорировал собеседника, резко его обрывал, говорил только то, что его интересует, и смотрел «мимо собеседника».

Двоюродный брат Николаева – Васильев Г.В. пояснил, что отец Леонида был отъявленный алкоголик, передавший сыну «неустойчивость своего характера». Будучи малолетним, Леонид был «крайне раздражительным, злым и мстительным. Эти черты характера Николаев сохранил до самого последнего времени».

Двоюродная сестра Николаева – Смирнова Л.А. пояснила, что 30 ноября 1934 года Леонид весь вечер провел у них дома, он бегал по квартире с револьвером в руках.

Бывший сотрудник УНКВД по Ленинградской области Исаков А.А., принимавший участие в первом допросе Николаева 1.12.34 г., указал, что Николаев психически неполноценный человек.

Фомин (бывший заместитель начальника УНКВД по Ленинградской области) в своих заявлениях в 1957-62 гг. писал, что Николаев в то время был «полусумасшедшим человеком, он скажет на допросе три слова и все. Это был дегенерат».

Находившийся около месяца в одной камере с Николаевым сотрудник НКВД Гузовский писал следующее в своем объяснении за 1961 г.: «Облик человека (Николаева) маленького роста, с короткими, кривыми ногами, непомерно большой головой, копной волос с маленькими неопределенного цвета бегающими глазами, вызывал гадливое чувство и выдавал в нем тип дегенерата». Украинцев пояснил, что во время нахождения в одной камере Николаев говорил, что он войдет в историю и «ему будут ставить памятники».

Люшков Г.С., принимавший участие в расследовании дела «ленинградского центра», находясь за границей, писал в 1938 году, что «Николаев не принадлежал к группе Зиновьева, он был ненормальный человек, страдавший манией величия. Он решил погибнуть, чтобы стать историческим героем».

Сотрудник НКВД Зарицкий Н.Д. в объяснении от 29.04.64 г. указал, что принимавший участие в расследовании дела Сосновский (расстрелян в 1937 году) ему говорил, что Николаев являлся психически неполноценным человеком.

Заместитель наркома внутренних дел СССР Агранов Я.С. (имел в своем производстве дело «ленинградского центра») на совещании в НКВД СССР 3.02.35 г. сказал, что «Николаев был вначале охвачен экстазом исполненной исторической миссии, сравнивал себя с Желябовым и Радищевым».

Следователь по особо важным делам Прокуратуры СССР Лев Шейнин, передопрашивавший совместно с Прокурором СССР Акуловым и его заместителем Вышинским всех 14 обвиняемых на заключительной стадии предварительного следствия, 10 апреля 1961 г. пояснил, что когда он впервые увидел Николаева, у последнего пенилась слюна в углу рта и были какие-то странные глаза. Как далее объясняет Шейнин, он тогда же предложил подвергнуть Николаева судебно-психиатрической экспертизе, но на это «страшно рассердился Ежов», который осыпал его площадной бранью и очень зло высмеял, а находившийся здесь же Косарев поддержал Ежова. Позднее Акулов и Вышинский выговаривали Шейнину за внесенное предложение об экспертном исследовании арестованного Николаева.

Сохранился протокол заседания парткома Института истории партии от 7.04.34 г., когда повторно рассматривалось персональное дело Николаева. Тогда в адрес директора этого института Николаев сказал: «Что из себя Лидак изображает. Воображает, что он вроде Галифа (так по протоколу), какого-то вельможи, библейского чуда... то же были вельможи, да без тебя рассыпались. И без тебя институт работал» (шум и крики на парткоме в адрес Николаева). На партийном собрании института 8.04.34 г. с той же повесткой дня коммунист Майофес после выступления Николаева прямо спросил: «Нормально ли психическое состояние Николаева?».

В первичном медицинском документе, составленном вскоре после задержания Николаева, в 18 часов 40 минут, отражено, что Николаев «на вопросы не отвечает, временами стонет и кричит», у него имеются явления общего нервного возбуждения.

В медицинском акте от 1 декабря 1934 г. 4 квалифицированных врача засвидетельствовали, что Николаев, будучи доставлен к ним в 19 часов на носилках в состоянии истерического припадка, только к 21 часу стал отвечать на их вопросы, но не всегда по существу. Они обнаружили у него наличие сукровицы из правой ноздри и значительное выделение слюны. Врачи сделали вывод, что Николаев «находится в кратковременном истерическом реактивном состоянии», появляющемся в клинических судорогах и позах театрального характера. В дальнейшем «возможно повторение истерических припадков».

Даже сам Николаев, далекий в жизни от психиатрии, на допросе 1 декабря 1934 года, отвечая на вопрос о цели убийства Кирова, пояснил, что «делал это под влиянием психического расстройства и сугубо отпечатка на мне событий в институте, поставивших меня в безвыходное положение».

В ходе следствия в 1934 году у Николаева изъяты блокноты, записные книжки, дневники, письма и отдельные листы. Многие сделанные им записи по содержанию нелогичны, излагаемые в них мысли незаконченные. Николаев явно преувеличивает свои способности: «Я редко когда ошибался», «Как солдату революции, мне никакая смерть не страшна», «Привет царю индустрии и войны – Сталину» (Заявление от 25.08.34 г. на имя Сталина). В одной из записок от 18 октября 1934 года Николаев указал: «Я хочу умереть с такой же радостью, как и родился. Я буду бороться с такой же силой, как жил и работал». В своем дневнике в 1934 году он указал: «В результате напряженной работы в течение нескольких лет без отдыха я стал чувствовать слабость, нервы мои заметно пошатнулись».

Что же касается вопроса, когда и как появилось стремление у Николаева совершить убийство Кирова, то следует отметить, что возможности для получения достоверной информации являются ограниченными. Об этом факте никто не знал, и Николаев, находясь на свободе, о своем намерении никому не рассказывал. В период следствия Николаев по данному вопросу давал противоречивые показания. Если на первом допросе 1 декабря 1934 года он пояснил, что мысль об убийстве Кирова у него возникла в начале ноября 1934 г., то в дальнейшем, когда Николаев стал называть соучастниками Котолынова и других, он указал другое время – сентябрь 1934 г.

Анализ изъятых у Николаева материалов позволяет сделать вывод о том, что к мысли о совершении убийства Кирова он пришел в августе 1934 года. Так, в письме к родным «Последнее прости», относящемся к августу 1934 г., Николаев написал, что «быть может, я скоро засну навеки». В заявлении от 25 августа 1934 г. на имя Сталина он писал: «Я прошу дать мне работу – иначе вне партии, вне активного участия в партии за новую жизнь – мне ни жизнь, ни работа не дорога». Активно же готовить теракт он стал в сентябре 1934 г. Утром 14 октября, накануне своего задержания, Николаев, обращаясь к «дорогой жене и братьям по классу», указал следующее: «я умираю по политическим убеждениям, на основе исторической действительности... Поскольку нет свободы агитации, свободы печати, свободного выбора в жизни, и я должен умереть. Помощь из ЦК (Политбюро) не подоспеет, ибо там спят богатырским сном».

В октябре 1934 года Николаев составил т.н. «политическое завещание», адресованное в Политбюро ЦК ВКП(б), размноженное им в нескольких экземплярах, которые он спрятал в разных местах. В этом завещании указано: «Переживания, потрясения мои зашли слишком глубоко. Теперь пошел 3-й месяц, как я чувствую, что заживо погребен (!), я морально убит, вокруг меня создали неразрывную цепь клеветы, через которую я подняться, не минуя одного (смерти), снова не смогу... Прощайте».

Наконец, 22 ноября 1934 года он оставил запись: «Но и теперь не будут стрелять из-за угла, пусть меня убьют, но пусть и знают, как терзают и бьют рабочий класс, его верных сыновей. Я не один страдаю, я готов бороться до последнего издыхания, но у меня нет больше надежд на спасение».

«В Ленинградском партийном архиве есть документ, свидетельствующий о том, что патроны для своего пистолета Николаев достал в «Динамо» – спортивном обществе НКВД» (из записки т. Яковлева А.Н.).

Данный факт соответствует действительности. Однако подлинные документы о приобретении Николаевым патронов находятся при уголовном деле на участников т.н. «ленинградского центра». Установлено, что револьвер, из которого был убит Киров, Николаев приобрел еще в 1918 году. Именно на данное огнестрельное оружие ему 2 февраля 1924 года выдано разрешение за № 4396, а 21 апреля 1930 г. оружие перерегистрировано и Николаеву было вручено удостоверение под № 12296, как его владельцу. По этому документу в соответствии с правилами торговли боеприпасами, существовавшими в 30-е годы, Николаев в ленинградском спортмагазине «Динамо» в 1930 году за два приема купил 28 боевых патронов. Об этом имеется на удостоверении соответствующая отметка и оттиск штампа магазина. Ведомственная принадлежность магазина к «Динамо» – спортобществу НКВД чистое совпадение, вызванное условиями продажи боеприпасов в те годы. Подлинность же разрешения № 4396 и удостоверения № 12296, выданных Николаеву на владение револьвером № 24778, а также оттиска штампа магазина «Динамо» об отпуске патронов сомнений не вызывает. В настоящее время указанное оружие хранится на складе ХОЗУ КГБ СССР.

«Очевидно, нельзя исключать и варианта, что провокация не предусматривала рокового исхода, но вышла из-под контроля, и раздался выстрел, не предусмотренный планом. Может быть, было желание только инсценировать покушение и тогда надо было действительно показать и близость Кирова к Сталину, и его верность, и несколько преувеличивать его реальное место в партии, в Политбюро» (из записки т. Яковлева А.Н.).

Этот вариант являлся предметом исследования как одна из версий. Однако каких-либо материалов, подтверждавших развитие событий 1 декабря именно в указанном русле, обнаружить не представилось возможным. Анализируя все факты в их взаимосвязи, можно безошибочно утверждать, что никакой инсценировки покушения на Кирова не существовало. Николаев к убийству Кирова готовился в одиночку и полностью осуществил свои преступные намерения до конца, однако он предполагал в этот момент погибнуть. Но слишком велико для такой личности было напряжение, поэтому, стреляя в себя, он промахнулся, тут же упал от страха и наступившей у него истерии. Что же касается характера отношений Кирова со Сталиным, то они известны и восстановлены по крупицам на основании объяснений очевидцев, не заинтересованных в их приукрашивании. Эти отношения сложились исторически, искусственно их никто не создавал и не афишировал при жизни Кирова.

«Если это был акт политического террора, то, очевидно, крайне мало внимания уделяется исследованию изъятых при обыске Николаева документов, и в частности, его личного дневника. О нем упоминает в ряде выступлений в 1935-1937 годах А.А. Жданов, который говорит о том, что в этом дневнике будто бы были такие фразы: «Коммунизм нам никогда не построить», «Убить кого-нибудь. Может быть Лидака, а может быть Гудова (фамилия искажена, фактически Чудов, а не Гудов), нет, лучше Кирова» (из записки т. Яковлева А.Н.).

Все материалы, изъятые у Николаева после убийства Кирова, сохранились и находятся при уголовном деле. Они подвергнуты тщательному изучению и оценке. Отношение свое к строительству коммунизма Николаев обозначил в своей записной книжке 26 октября 1934 года фразой: «Тысяча поколений пройдет, но идея коммунизма еще не будет воплощена в жизнь». О том, что Николаев намеревался убить Лидака или Чудова, сведений не имеется. Наоборот, есть запись у Николаева о том, что убийство Чудова в его планы не входило. На допросе 6 декабря 1934 года Николаев показал, что однажды он встретил Юскина (осужден с ним по одному делу) и в разговоре с ним сказал: «Добиваюсь, чтобы меня принял Киров, но что Киров все отказывает, и добавил: «он как бы чувствует, что я хочу его убить». На это Юскин мне ответил: «Что Кирова? Надо Сталина». Данный факт обвиняемый Юскин подтвердил, но на суде утверждал, что расценил эту фразу Николаева за «обывательскую брехню» и не допускал мысли, что это он сказал серьезно.

«За спиной Николаева могли стоять сотрудники центрального управления НКВД, которые действовали, минуя и Медведя, и Запорожца. Есть заявления, что Николаева видели в здании НКВД на Лубянке. Можно ли проверить это? Сохранились ли какие-либо архивные документы, по которым можно было бы судить о возможности связи Николаева с сотрудниками центрального управления НКВД?» (из записки т. Яковлева А.Н.).

Проверкой достоверно установлено, что Николаев агентом органов ОГПУ-НКВД никогда не был и оперативный контакт с ним сотрудники УНКВД и центрального аппарата НКВД СССР не имели. В 1933-1934 гг. Николаев в Москве не находился и видеть его на Лубянке не могли.

«Остались без внимания и те процессы, на которых были дважды осуждены по одному и тому же делу руководители и сотрудники Ленинградского управления НКВД. Подверглись ли проверке ход следствия, вещественные доказательства, обвинения, которые предъявлялись сотрудникам НКВД? Если допустить, что убийство организовано органами НКВД СССР, то надо выяснить, кто мог стоять за спиной Николаева. В живых из 12-ти сотрудников Ленинградского управления НКВД, осужденных за халатное отношение к охране Кирова, к XX съезду партии остались трое: Фомин Ф.Т. – зам. начальника областного управления НКВД; Лобов П.М. – начальник особого отдела областного управления НКВД; Петров Г.А. – оперуполномоченный секретно-политического отдела НКВД. Реабилитирован по этому процессу в судебном порядке только один Петров Г.А. Почему до сих пор не проанализированы документы, письма, воспоминания, свидетельства близких и оставшихся в живых сотрудников Ленинградского управления НКВД?» (из записки т. Яковлева А.Н.).

При проверке в 1989-1990 гг. дела «ленинградского центра» всесторонне изучены материалы уголовного дела, по которому 23 января 1935 года Военной коллегией Верховного суда СССР на основании статьи 193-17 пункт «а» УК РСФСР были осуждены 12 сотрудников УНКВД по Ленинградской области. Из них Бальцевич приговорен к 10 годам лишения свободы (отбывал наказание в Соловецкой тюрьме), Медведь, Запорожец, Губин, Котомин, Петров – к 3 годам лишения свободы, остальные – к 2 годам каждый (все отбывали наказание на Колыме). По этому делу в 1966 году реабилитирован Петров. В отношении остальных в текущем году КГБ СССР осуществлена дополнительная проверка, в настоящее время дело находится на рассмотрении в Главной военной прокуратуре. В 1937-1939 гг. в рамках других уголовных дел, а не по делу 1935 года, Медведь, Запорожец, Бальцевич, Горин-Лундин, Губин, Янишевский, Белоусенко на основании решений внесудебных органов подвергнуты расстрелу. В 1940 году на 8 лет был осужден Фомин, а Лобов – в 1939 г. – на 3 г. ссылки в Казахстан, в 1948 году – на 5 лет ссылки на Колыму. Если по делу 1935 года указанные лица были осуждены за преступно халатное отношение к организации охраны С.М. Кирова, то в 1937-1940 гг. – за контрреволюционные преступления. По данным делам все они реабилитированы, за исключением Лобова, который 21 мая 1939 года в Тобольской тюрьме по заданию Берии и Кобулова убил Сокольникова Г.Я.

Изучение уголовных дел на бывших сотрудников Ленинградского управления НКВД показало, что каких-либо доказательств их виновности в них не имеется, а вина их основана только на голословных утверждениях самих обвиняемых, не подтвержденных другими объективными данными.

Что же касается заявлений, писем и объяснений бывших ленинградских чекистов и членов их семей, то они полностью сохранились, подвергались изучению и анализу с позиций внесения ясности в обстоятельства убийства Кирова, гибели охранника Борисова и другие вопросы. К сожалению, в них содержится слишком мало достоверной информации, а большая часть сообщаемых ими фактов получена от третьих лиц в искаженном виде.

В записке т. Яковлева указано, что в процессе проверки обстоятельств убийства С.М. Кирова недостаточно уделено внимания исследованию агентурных разработок «Свояки», «Зеленая лампа».

В процессе дополнительного исследования установлено:

…>*

ПП ОГПУ-УНКВД по Ленинградской области с 1928 года как на оппозиционеров. К сожалению, само дело «Свояки» не сохранилось, оно было уничтожено 27 января 1956 года. В УКГБ СССР по Ленинградской области находятся лишь частично материалы из этого дела, обнаруженные в делах-формулярах на Звездова В.И., Левина В.С. и Мясникова Н.П. (все они осуждены по делу «ленинградского центра») и в агентурном деле «Подпольщики».

Изучение дел-формуляров на Звездова, Левина и Мясникова показало, что в них не содержится каких-либо сведений о проведении этими лицами т.н. контрреволюционной деятельности. Несмотря на это, 5 февраля 1933 г. сотруднику ПП ОГПУ в ЛВО Макарову был выдан ордер на арест Левина В.С. и производство у него обыска. Макаров тогда же вынес постановление о предъявлении обвинения Левину по ст. 58-11 УК РСФСР как активному участнику контрреволюционной троцкистской группировки. Почему эти мероприятия не были осуществлены, из дела-формуляра не видно. Однако этот факт подтверждает, что органы ОГПУ намеревались реализовать в 1933 году дело «Свояки» путем ареста объектов разработки.

В архивных агентурных материалах, озаглавленных «Политиканы», имелся список лиц, по которому также проходили Котолынов, Левин, Мандельштам, Мясников, Румянцев, Сосицкий, Толмазов, Ханик, Антонов, Соколов и Звездов, однако где находятся материалы на этих лиц, неизвестно.

Здесь же имеются документы за 1928 год, озаглавленные «зиновьевцы», в одном из которых указано, что на собрании у «левых зиновьевцев» у Гертика присутствовал Румянцев, а в другом – о том, что Котолынов поддерживает связь с троцкистами для взаимной информации и обмена литературой.

В этом же деле находится ряд документов, озаглавленных «Свояки», в которых указано краткое содержание донесений за 1928-1930 гг., носящих информационный характер о политической принадлежности объектов разработки и их встречах между собой, а также список с указанием фамилии, имени, отчества и места работы лиц, проходящих по этому делу, в количестве 26 человек, среди которых из числа привлеченных к уголовной ответственности по делу об убийстве С.М. Кирова значатся: Румянцев, Мандельштам, Котолынов, Левин.

Здесь также сосредоточены основные агентурные донесения за 1928-1930 гг., содержание наиболее важных из которых в основном свидетельствует о нескончаемых спорах между правыми, подписавшими заявление 23-х и подавшими индивидуальное заявление, и левыми – об их встречах между собой, об отношениях с троцкистами, о разгоревшихся на ХV съезде дискуссиях между оппозиционерами и о возвращении их в партию.

Так, в сводке за 20.II.28 г. указано:

«...Гордон созвал у нее (Гертик) на квартире собрание левых. Присутствовали: Каталымов, Румянцев Владимир и еще человек 5 комсомольцев – фамилии их не знаю... Кроме того, зашло несколько человек правых... Гертик устроила Гордону целую истерику, что он устраивает на ее квартире собрания левых без ее согласия, в то время, когда знает, что она им не сочувствует...».

В сводке от 11.VI.28 г. указано:

«...Группа левых из молодежи Каталынов, Тарасов, Румянцев с участием Бакаева и Зильбермана составили заявление в ЦКК о восстановлении в партии и послали его Ярославскому, но он сказал, что заявления этого недостаточно. Бакаев советует изменить им редакцию в духе 23-х, а Зильберман, как представитель сафаровской группы, уговаривает их в заявлении не идти дальше Беленького и утверждает, что их все равно восстановят, если они сохранят за собой права на убеждение по основным вопросам платформы и ограничатся только осуждением троцкизма. Как правые, так и левые очень ругают заявление Тартаковской, выдержки которого помещены в «Правде», подлинник заявления они прислали Зильберману...».

В июне 1930 г. в Ленинграде были сняты с работы Зильберман, Мандельштам и Румянцев, о чем в сводке за 12.06.1930 г. указано: «...11.VI.30 г. у Наумова были... Вуйович... Пчелкин, Румянцев, Зильберман, пом. Прок[урора] РСФСР Суханов и Иван Иванович, молодой парень... Вуйович информировал собравшихся о политических новостях и о перемещениях ответственных работников... В. Румянцев рассказал, что Киров на конференции в Ленинграде покрыл ленинградских оппозиционеров за то, что они в течение 2 лет ничем себя не проявили. Румянцев, Мандельштам и Бабайлов уже получили назначение в Магнитострой: двое первых на партработу...».

Об этом также было отражено в сводке за 14.06.30 г.:

«...Сейчас в Москве находятся Зильберман, Мандельштам, Румянцев, они приехали в ЦК распределяться...».

В докладной записке на имя начальника СОУ ОГПУ Евдокимова и в копии начальнику СО ОГПУ Агранову от 10 января 1930 года полномочный представитель ОГПУ в Ленинграде Медведь сообщал, что согласно поступающим от секретного осведомления сведениям в настоящее время наблюдается тенденция к организационному оформлению ленинградской оппозиции путем тщательного индивидуального подбора кадров. Примером этого может служить встреча нашего с/с (секретного сотрудника – прим. наше) Федорова с Зильберманом Александром, неоднократно ездившим в Москву и встречавшимся с «Г.3.». По словам Зильбермана, основной задачей «ленинградской оппозиции» является подготовка к ХVI партсъезду и проведение Зиновьева в ЦК и Политбюро. Здесь же указывается, что Румянцев ведает «организационной работой в Ленинграде», а Мандельштам «оказывает материальную поддержку нуждающимся оппозиционерам». Далее указаны связи Румянцева, Мандельштама, Зильбермана и др.

Все вышеуказанные лица, отмечено в записке, нами тщательно разрабатываются и включены в разработку «Свояки».

В дополнение к этому сообщению Медведь «17.11.с.г.» в тот же адрес сообщает, что «...активность бывшей ленинградской оппозиции возрастает по мере сокращения оставшегося до ХVI партсъезда времени. Наряду... с индивидуальной обработкой начинают широко практиковаться и «чаепития»... Такое «чаепитие» должно было 19.01 состояться у Зильбермана и на нем собирались присутствовать... Левин Михаил, Александров, «Федоров»... помешала болезнь Левина... Другое собрание состоялось 30.01... у Лукина Василия... Тарасов рассказал Лукину о посещении его... Ваней Каталыновым... он приехал в Ленинград, по-видимому, из Москвы и привез новости от Гр. Зин[овьева]. Просьба сообщить, не является ли гр[аждани]н Каталынов Вам известной активной фигурой... Разработка продолжается, результаты дополнительно».

В рапорте на имя заместителя НКВД СССР Агранова Я.С. от 31 декабря 1934 года о причинах оставления на свободе оппозиционеров начальник Управления НКВД Медведь Ф.Д. писал: «На поставленный Вами вопрос о причинах оставления на свободе Румянцева при ликвидации в Ленинграде к[онтр]р[еволюционной] троцкистско-зиновьевской группы в 1933 году сообщаю: В оперативных списках, представленных мною для согласования с обкомом ВКП(б) на ликвидацию бывших представителей троцкистско-зиновьевской оппозиции, ведших к[онтр]р[еволюционную] работу в 33 г., по агентурным материалам СПО были: Румянцев, Левин и др. фамилии, коих сейчас я точно не помню. При согласовании мною оперативного списка с т. Кировым – т. Киров не санкционировал ареста Румянцева и Левина, в частности, он имел в виду поговорить лично с Румянцевым. После ликвидации этой группы и обнаружения ряда документов – особенно документов у Натансон – жены Наумова, я вновь поставил вопрос об аресте Румянцева, но т. Киров с этим не согласился».

Отказ Кирова санкционировать аресты указанных лиц как раз и свидетельствует об отсутствии какой-либо контрреволюционной, террористической или иной антисоветской деятельности бывших сторонников зиновьевской оппозиции.

В агентурных материалах органов НКВД по разработке зиновьевцев о Николаеве вообще не упоминается и на оперативном учете в НКВД, как оппозиционер, он не состоял.

Бывший сотрудник НКВД СССР Макаров, занимавшийся с 1928 года разработкой троцкистского и зиновьевского подполья, показал, что в агентурном деле «Свояки» Николаев не значился. Не был он известен и как лицо, имевшее связь с Румянцевым и Котолыновым. Если бы Николаев имел отношение к оппозиции, он обязательно был бы известен и состоял на учете. После убийства Кирова сам Макаров и его помощники повидались с большинством агентов из числа зиновьевцев и троцкистов, тщательно проверили Николаева по всем учетным материалам. Однако никаких данных о Николаеве получено не было.

В течение 1-3 декабря 1934 года работниками НКВД была проведена тщательная проверка причастности Николаева к антипартийным группам. Однако никаких данных о его антипартийной принадлежности в прошлом добыто не было.

Бывший секретарь парткома завода им. К. Маркса Гордон И.И. показал, что за время работы Николаева на этом заводе никто не заявлял о его участии в оппозиционном течении и впервые он узнал из заявления Ежова 5 или 6 декабря, что убийство С.М. Кирова приписывается троцкистско-зиновьевской оппозиции и Николаев рассматривается как ее соучастник и агент.

Это подтверждается и протоколами комиссии по чистке партии за 1929 и 1933 гг., и материалами Института истории партии, и архивами партийных организаций, где Николаев состоял на учете, и др. документами.

В апреле 1934 г. при заполнении опросного листа Ленинградской ОКК ВКП(б) Николаев указал, что он ни к какой оппозиции не принадлежал, а «во время «новой оппозиции» активно боролся за генеральную линию партии...».

2 декабря 1934 года агентурное дело «Свояки» было доложено Сталину, после чего по указанию бывшего заместителя НКВД СССР Агранова был составлен список с установочными данными на лиц, проходивших, как зиновьевцы, по этому делу. Этот список и послужил основой к аресту зиновьевцев.

25 декабря 1933 года ОГПУ представило в ЦК ВКП(б) отчет о ликвидации органами госбезопасности наиболее важных контрреволюционных организаций по СССР, но в нем ни слова не сказано о вскрытии какой-либо враждебной деятельности со стороны бывших зиновьевцев. В рапортах СПО НКВД СССР за 1934 год также ничего не сказано о враждебной партии деятельности участников зиновьевской оппозиции.

В отчетах ОГПУ за 1932-1933 гг. по агентурным разработкам и организациям, вскрытым и ликвидированным в Москве и на периферии, и организациям, по которым ведется следствие, ничего не говорится об активизации террористической деятельности бывших зиновьевцев в Ленинграде, и лица, осужденные по делу об убийстве С.М. Кирова, в них не значатся.

В октябре 1934 года НКВД СССР проверяло состояние оперативной работы УНКВД Ленинградской области. В докладной записке на имя Ягоды Г.Г. «О результатах проверки работы УНКВД СССР по Ленинградской области» вообще ничего не сказано о существовании в Ленинграде зиновьевской террористической организации и так называемого «ленинградского центра», а лишь указано на недостаточную разработку троцкистов, меньшевистского и эсеровского актива.

Об отсутствии каких бы то ни было террористических организаций, готовивших террористические акты в отношении членов правительства, свидетельствует и опубликованное 3.07.38 г. в японской газете «Иомиури» заявление бежавшего в Японию бывшего начальника УНКВД ДВК Люшкова: «Перед всем миром я могу удостоверить с полной ответственностью, что все эти мнимые заговоры никогда не существовали и все они были преднамеренно сфабрикованы. Николаев, безусловно, не принадлежал к группе Зиновьева. Он был ненормальный человек, страдавший манией величия...».

Бывший помощник начальника первого отделения СОО УКГБ Ленинградской области Малинин П.И. в заявлении в КПК при ЦК КПСС от 10.04.61 г. показал, что о разработке группы Румянцева он узнал в 1933 году. «По этой разработке проходили бывшие руководящие комсомольские работники, которые в период зиновьевской оппозиции 1926-1927 гг. активно поддерживали оппозицию. После прибытия в Ленинград членов ЦК ВКП(б) для разоблачения зиновьевской оппозиции, тогда Румянцев, Ханик и др. признали свои ошибки и отказались от поддержки Зиновьева и Каменева. ЦК ВКП(б), учитывая искренние признания своих ошибок и молодость Румянцева и др., оставил их на руководящей комсомольской и советской работе и в партии.

Агентурная разработка была проведена на данную группу не потому, что Румянцев, Ханик и др. проводили подпольную антисоветскую работу, двурушничая в партии, – нет, они этой работы не проводили, а потому, что многие из них продолжали поддерживать между собой личные связи, встречались по службе и по дому. При встречах делились воспоминаниями о бывших товарищах и т.п.

Я не помню ни одного случая, чтобы в материалах разработки были сведения, указывающие на антисоветскую работу группы, не говоря уже о каких-либо террористических намерениях против руководства партии и Советского правительства. Если бы эти намерения были, то немедленно все участники группы были бы арестованы.

После окончания следствия по делу об убийстве Кирова в газетах было опубликовано сообщение, сильно удивившее сотрудников отделения, где было указано, что следствием был вскрыт ленинградский зиновьевский центр, ставивший задачей террор против руководства партии, и что убийца Николаев был членом зиновьевской террористической группы Румянцева, Ханика и др. Николаев по агентурной разработке группы Румянцева не проходил и на учете, как участник какой-либо группы, не состоял».

В своем заявлении в КПК при ЦК КПСС от 22.01.61 г. бывший сотрудник СПО ОГПУ в Ленинграде Макаров Н.И. указал, что он до января 1935 года вел агентурную разработку подпольных троцкистских, зиновьевских и децистских групп, в числе которых была и разработка «Свояки», где концентрировались материалы ленинградской и московской агентуры об активных участниках оппозиции, проживающих в Москве и Ленинграде.

Каких-либо данных о проводимой этими зиновьевцами практической подпольной антисоветской работе в деле «Свояки» не было. В августе 1934 года из ОГПУ поступило указание об аресте ряда зиновьевцев, проходивших по делу «Свояки». В этой связи по согласованию с т. Кировым в Ленинграде были намечены к аресту 14 человек, в том числе Румянцев, Котолынов, Башкиров, однако в последний момент Медведь, ссылаясь на распоряжение Кирова, приказал операцию отменить, аресты не производить, а спустя некоторое время из ОГПУ поступило распоряжение о прекращении агентурного наблюдения за зиновьевцами и подготовке материалов на них к сдаче в архив. По учетным данным на зиновьевцев и троцкистов, Николаев не значился и не проходил по материалам агентурного дела «Свояки» и не был известен как лицо, имевшее какую-либо связь с Румянцевым и Котолыновым.

2 декабря 1934 года после доклада И.В. Сталину материалов дела «Свояки» Агранов приказал ему подготовить все данные для ареста бывших участников зиновьевской оппозиции, проходящих по этому делу, в том числе на Румянцева, Котолынова и Башкирова, а вечером в этот же день ему же было приказано подготовить данные для ареста Звездова, Антонова и других, не проходящих по делу «Свояки», но состоявших на учете как зиновьевцы. В этот же вечер намеченные Аграновым аресты были произведены.

Далее Макаров показал, что Звездов у него на допросе категорически отрицал свою связь с Николаевым, однако заявил, что готов нести моральную ответственность в том случае, если убийца Кирова является зиновьевцем. Во время допроса другого арестованного в его кабинет зашел Ежов и, отрекомендовавшись как председатель комиссии ЦК, стал требовать от него признаний о причастности к якобы существовавшей в Ленинграде подпольной зиновьевской организации, по заданию которой Николаев и осуществил убийство Кирова.

3 декабря 1934 года на совещании следователей выступавшие Ежов, Агранов и Люшков призывали как можно быстрее добиться от арестованных признаний о наличии в Ленинграде «террористического центра» подпольной организации зиновьевцев, по заданию которой и было осуществлено Николаевым убийство С.М. Кирова. В заключение Ежов призывал следователей проявить максимальную настойчивость и в кратчайший срок «размотать» арестованных и добиться от них показаний о причастности к зиновьевской террористической организации.

Анализируя показания Звездова и других арестованных, осужденных по делу «ленинградского террористического центра», – заявил Макаров, – «у меня тогда закралось сомнение в их правдоподобности, т.к., зная о провокационном методе допросов арестованных, которые признавались и подписывали протоколы допросов под моральным и физическим воздействием, применяемом к ним московскими следователями Люшковым, Дмитриевым, Агасом, Мироновым, Сосновским». О применении на допросах к некоторым осужденным по процессу ленинградского террористического центра «особых мер» показал в 1935 году и бывший начальник ДПЗ Богданов Н.В.

После окончания судебного процесса новым руководителям Ленинградского ГПУ Заковскому и Николаеву-Журиду были даны рекомендации шире развернуть операции по арестам зиновьевцев и троцкистов, вскрыть якобы существовавшее в Ленинграде глубокое подполье и рассматривать эту категорию арестованных как участников подпольной антисоветской организации, что и привело к арестам и осуждению невинных людей, не имевших никакого отношения к троцкистко-зиновьевской оппозиции.

«Зеленая лампа»

В связи с убийством С.М. Кирова были привлечены к уголовной ответственности многие сотрудники УНКВД Ленинградской области, большинству из которых, наряду с другими обвинениями, вменялось в вину непринятие мер к донесениям секретной осведомительницы Волковой о якобы готовящемся покушении на Кирова и водворение ее в психиатрическую больницу.

Из закрытого письма НКВД СССР № 001 от 26 января 1935 г. о расследовании по делу о злодейском убийстве С.М. Кирова видно, что Волкова, будучи секретным сотрудником органов НКВД, с августа 1934 г. сообщала о существовании в Ленинграде и Ленинградской области контрреволюционных террористических организаций, однако оперативные работники УНКВД Ленинградской области, проверявшие эти донесения, поставили под сомнение объективность сообщений Волковой, а также полноценность ее психического состояния здоровья и в октябре 1934 г. поместили ее на лечение в психиатрическую больницу, где она и находилась с 28 октября по 2 декабря 1934 г. с диагнозом «систематический бред преследования».

Здесь же указано, что после убийства С.М. Кирова Волкова была освобождена из психиатрической больницы, а по ее сообщениям бригадой НКВД СССР проведено следствие, в результате которого вскрыто 6 контрреволюционных группировок, четыре из которых ставили своей задачей организацию террористических актов против руководителей Советского правительства.

Сообщений Волковой до 1 декабря 1934 г. в деле не имеется и в архивах таковых не обнаружено.

Волкова М.Н. с 1934 г. начала сотрудничать с органами госбезопасности, однако донесений от нее до 1 декабря 1934 г. о готовящемся покушении на Кирова не поступало. В этом году она сообщила о существовании в Ленинграде контрреволюционной террористической группы, готовящей «свержение советской власти», однако в процессе проверки ее сообщения эти данные не подтвердились. В связи со странностью поведения Волкова была освидетельствована врачом-психиатром и 28 октября 1934 г. помещена в психиатрическую больницу с диагнозом «систематический бред преследования».

2 декабря 1934 г. с ней беседовали члены правительственной комиссии, после чего за игнорирование ее сообщений были арестованы сотрудники УНКВД Ленинградской области Янишевский, Бальцевич, Петров, Масевич и Белоусенко. Кроме того, по заявлениям Волковой были арестованы в Ленинграде свыше 60 человек, большинство из которых осуждены на срок от 2 до 10 лет.

17 августа 1934 г. Волкова донесла о том, что «...на квартире члена организации Ливанова происходило собрание с участием Смирнова, Шувалова, Державина, Красильникова и нескольких неизвестных. Красильников сожалел об отсутствии на собрании нашего лучшего друга, потому что он сегодня у Кирова в гостях – сейчас Киров его угощает, потом он его угостит». Кто такой этот лучший друг, из донесения не видно.

В докладной записке «О результатах следствия по сообщениям Волковой», направленной в январе 1935 г. на имя И.В. Сталина, заместитель наркома внутренних дел СССР Агранов отмечал, что в Ленинграде существует контрреволюционная организация, состоящая из беглых кулаков, которые на своих собраниях ведут контрреволюционные разговоры и обсуждают вопрос о вооруженной борьбе с Советской властью. Каких-либо данных о том, что Волкова знакома с Николаевым, в записке не приводится. Отсутствуют они и в уголовных делах по обвинению Николаева и сотрудников Ленинградского УНКВД.

После этого в своих заявлениях Волкова стала обвинять многих советских граждан в совершении ими особо опасных государственных преступлений и заявлять, что до 1934 г. она лично была знакома с Николаевым и о подготовке им убийства С.М. Кирова сообщала в органы НКВД. Сообщений до 1 декабря 1934 г. в материалах архивного дела на Волкову М.Н. не обнаружено.

Первоначально проверкой сообщений Волковой о существовании в Ленинграде и области контрреволюционных террористических групп занимался сотрудник 2 отделения УНКВД Ленинградской области Петров Г.А. В своем заявлении от 15.10.64 г. в парткомиссию при ЦК КПСС он показал по этому поводу следующее: «Первичный материал от Волковой я получил от уполномоченного Драпкина, который, передавая мне этот материал, сказал: «Поинтересуйся этим делом, но имей в виду, что Волкова все время пишет и мне о контрреволюционных разговорах среди красноармейцев и что все это не подтверждается...». О существовании контрреволюционной организации Волкова на встрече с ним показала, что она в какой-то столовой слышала, что эта организация называется «Зеленая лампа» и здесь же добавила, что в ней «участвует 700 человек». В эту организацию входят ее односельчане, бывшие кулаки и упомянула 2 или 3 фамилии. О целях и задачах, стоящих перед организацией, она конкретно ничего сказать не могла, но заявила, что готовится «свержение Советской власти и замышляется убийство правительства».

Названные Волковой лица по линии УСО не проходили.

На второй встрече Волкова сказала, что она была у какого-то путиловского рабочего и там обнаружила «корзину с человеческим мясом». На следующей встрече ничего нового о контрреволюционной организации Волкова не сказала, но сообщила, что у одного из своих знакомых она обнаружила мешок, в котором находилась «машинка», на которой «печатаются червонцы». После этого Волкова долго не приходила и на очередной встрече на вопрос, почему она на являлась, сообщила, что когда она шла по Литейному проспекту, рядом с ней поравнялась легковая машина, ее втолкнули в эту машину и повезли в местечко Лигово, где якобы проживал генерал царской армии Карлинский, и заставили там мыть «чуланы». В одном из чуланов она обнаружила сложенные «штабелем трупы», а в другом «ящики со снарядами». На просьбу рассказать об этом подробнее, Волкова полезла в карман, вытащила сверток, завернутый в носовой платок, и, развернув его, «вытащила из него медную гильзу от снаряда старого образца», которые обычно использовали как «украшение на письменном столе для карандашей».

Все эти показания были Петровым записаны, подписаны Волковой и доложены Бальцевичу. После тщательной оперативной проверки изложенные Волковой факты не подтвердились, кроме существования 2-3 человек, ее односельчан, взятых под агентурную проверку.

Далее Петров показал, что на одном из оперативных совещаний ему было сделано замечание о том, что он слишком много уделяет внимания «ложным сообщениям», в частности, была упомянута фамилия Волковой. Здесь же было дано задание начальнику санчасти УНКВД Мамушину пригласить психиатра для обследования Волковой, после чего она была отправлена в психиатрическую больницу на лечение.

2 декабря 1934 г. Петров был вызван в кабинет, где находились Сталин, Молотов, Ворошилов, Ягода, Чудов и др. Здесь же находилась и Волкова. На вопрос Сталина, знает ли он Волкову, он подробно рассказал о ее сообщении о существовании в Ленинграде контрреволюционной организации, которое после тщательной проверки не подтвердилось. После этого Петров был отпущен и вскоре арестован.

На допросе у Ежова Петров заявил, что, поскольку материалы о контрреволюционной организации «Зеленая лампа» не подтвердились, он не мог приступить к созданию «фиктивного дела».

В судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР, где Петров был осужден, в частности, и за незаконное водворение Волковой в психиатрическую больницу, о контрреволюционной организации «Зеленая лампа» никаких разговоров не велось.

Далее Петров показал, что «письмо Волковой о существовании в Ленинграде контрреволюционной организации «Зеленая лампа» численностью 700 человек было лишь выдумкой больного человека или провокатора».

Приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 23.01.35 г. в отношении Петрова Г.А. постановлением Пленума Верховного суда СССР от 21.09.66 г. отменен, уголовное дело прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления.

Бывший помощник ОО УНКВД Ленинградской области Лобов П.М. в заявлении от 17.09.64 г. в КПК при ЦК КПСС указал, что «о гражданке Волковой, которая еще за несколько месяцев до убийства С.М. Кирова сообщала об отдельных террористически настроенных лицах среди гражданского населения, я услышал только на суде Военной коллегии, да на Колыме мне рассказывали о ней некоторые подробности Петров и Белоусенко».

В уголовном деле в отношении Белоусенко имеется приобщенный в отдельном пакете протокол допроса Волковой М.Н. от 16 ноября 1939 г., в котором она показала, что была близко знакома с террористом Николаевым и его соучастниками и ей известно, что Николаев готовился совершить убийство С.М. Кирова. Об этом она сообщила сотрудникам УНКВД Петрову и Бальцевичу, но они к этой информации отнеслись без должного внимания. 26 октября 1934 г. она обратилась к секретарю Запорожца – Белоусенко с жалобой на Петрова, однако Белоусенко также к ее сообщениям отнесся безразлично. На следующий день она написала письмо Кирову, в котором указала, что имеется антисоветская организация, которая готовит на него покушение. Вскоре после этого она была помещена в психиатрическую больницу.

В заявлении в КПК при ЦК КПСС от 22.11.60 г. бывший врач больницы им. Свердлова в Ленинграде Бомаш-Дымшиц А.М. показала, что по распоряжению начальника Лечебно-санитарного управления Смольного она вместе с профессором-невропатологом Раздольским И.Я. 2 декабря 1934 г. обследовала поступившую в больницу им. Свердлова больную Волкову и затем являлась ее лечащим врачом. Хотя у Волковой не обнаруживалось тогда симптомов душевной болезни, у нее было зафиксировано «общее истощение с авитаминозом и функциональное расстройство нервной системы истерического характера», а содержание ее «повествования» казалось настолько «неправдоподобным», что было похоже на «фантастический бред». Жена бывшего секретаря горкома Смородина П.И. – Андреева-Смородина Е. в письме от 15.11.60. на имя Шатуновской О.Г. сообщает, что со слов своего мужа знает о том, что Волкова якобы рассказывала о готовящемся 1 декабря 1934 г. убийстве Кирова Николаевым и осведомленности об этом ее «начальства», а находясь в психиатрической больнице, через санитара якобы передала в Ленсовет об этом записку, однако ей не придали никакого значения.

17.07.37 г. УНКВД Ленинградской области был арестован по подозрению в антисоветской деятельности директор Ленинградского университета Лазуркин М.С. Однако во время производства предварительного следствия Лазуркин умер. Через несколько дней 8.08.37 г. была арестована его жена Лазуркина Д.А., бывшая зав. отделом школ Ленинградского горкома ВКП(б). Она обвинялась во враждебном отношении к ВКП(б), в сокрытии враждебной деятельности своего мужа и поддержании связи с врагами народа Бухариным, Чудовым, Алексеевым и др. Виновной в предъявленном обвинении она себя не признала и на основании постановления Особого совещания при НКВД СССР от 27.10.37 г. как член семьи изменника Родины заключена в ИТЛ сроком на 5 лет. В июле 1938 г. на основании показаний арестованных Маяка, Позерна, Богданова она была вновь привлечена к уголовной ответственности за принадлежность к антисоветской организации, этим же органом 10.11.39 г. заключена в ИТЛ сроком на 8 лет. Виновной себя в предъявленном обвинении она также не признала.

21.02.46 г. Лазуркина была освобождена от отбывания наказания и ей разрешено свободное проживание в Ленинграде.

16.12.48 г. Лазуркина за принадлежность к правотроцкистской организации вновь была привлечена к ответственности. Виновной себя также не признала и по постановлению Особого совещания при МГБ СССР от 13.04.49 г. сослана на поселение в Красноярский край. Во всех уголовных делах на Лазуркину сведений, относящихся к убийству С.М. Кирова, не имеется.

Определением Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда СССР от 30.01.54 г. все постановления Особого совещания в отношении Лазуркиной Д.А. отменены, уголовные дела прекращены.

Лазуркина Д.А. в заявлении в «партконтроль при ЦК КПСС» на имя Шверника (без даты) указывает: «2 марта 1934 года после убийства Кирова (так в тексте) утром ко мне в кабинет пришел тов. Ильин, секретарь Струппе по облисполкому. Я тогда работала в Смольном..., когда тов. Струппе был председателем ОблКК, я была вторым секретарем партколлегии ОблКК... Тов. Ильин был в очень тяжелом состоянии, говорил, что... у него есть очень серьезное сообщение, что он может об этом рассказать только мне и посоветоваться, что делать. Плача, он мне сообщил, что еще задолго до убийства С.М. Кирова приходила женщина в исполком и хотела обязательно видеть Струппе... Струппе был в командировке, и она по настоянию Ильина сообщила ему, что она в воскресенье была на базе отдыха НКВД в детском селе. Там было много руковод[ящих] раб[отников] НКВД, много выпивали и говорили об убийстве Кирова. Она пришла в ужас, когда она обратилась к мужу..., он ей отвечал, что нечего обращать внимание, ведь это говорят пьяные. Вечером на другой день ее арестовали. Услышав сообщение Ильина, я потребовала, чтобы он сейчас же пошел в комиссию по расследованию убийств и рассказал об этом Ежову... Ильин мне сказал, что ему оч[ень] тяжело, что он не может двигаться. Тогда я взяла его за руку, и мы пошли вместе к Ежову. Сначала Ильин был в таком тяжелом состоянии, что не мог слова сказать, потом я начала рассказывать о том, что мне сообщил Ильин, а в конце заговорил и тов. Ильин. Прошло много времени... Я... кое-что, может быть, и забыла, но главное помню хорошо».

Бывший работник облисполкома Ильин 20.08.37 г. обратился к секретарю ЦК ВКП(б) и секретарю Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) А.А. Жданову с личным заявлением о его необоснованном исключении из партии в 1936 г. якобы за попытку содействия в получении паспорта деревенскому торговцу Адамову. Обращаясь к Жданову, автор в заявлении указал, что «...он тот самый, которого вы вместе с тт. Сталиным, Молотовым, Ворошиловым слушали 2.12.34 г... Мое сообщение о том, как я пытался в течение более 2-х месяцев раскрыть существующие террористические организации, готовящие покушение на вождей партии, в частности, на Кирова через Волкову». Каких-либо данных о посещении им Лазуркиной, Ежова и его встречах с Волковой в заявлении не приводится.

27 июня 1937 г. по обвинению в участии в антисоветской организации правых, которая боролась за реставрацию капитализма в СССР и поражение СССР в интересах германского фашизма, был арестован Струппе П.И.

По приговору Военной коллегии Верховного суда СССР от 29.10.37 г. Струппе был расстрелян. Виновным себя в предъявленном обвинении он признал.

На допросе 8.07.37 г. Струппе показал о якобы существовавшей в 1928-29 гг. в Ленинграде так называемой «комаровско-лобовской» группе, ведущей борьбу против зиновьевской оппозиции. Руководители этой группы с помощью Бухарина и Томского расставили «своих людей» на руководящие посты в советские, партийные и профсоюзные органы и говорили, что Кирову необходимо противопоставить сплоченную группу. Далее он показал о состоявшихся летом 1928 и 1929 гг. двух совещаниях на даче у Смирнова, где присутствовали Смирнов, Антипов, Чудов, Кодацкий, Лобов, Жуков и он – Струппе. На этих совещаниях обсуждались вопросы о необходимости активизации деятельности правых и предполагалось на место Кирова выдвинуть Антипова, а после свершившегося убийства Кирова на его место Антипов якобы рекомендовал Чудова. Больше каких-либо сведений об убийстве С.М. Кирова в деле не имеется. Лазуркина в показаниях Струппе не упоминается. 14.03.56 г. Военной коллегией Верховного суда СССР приговор в отношении Струппе отменен, уголовное дело прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления.

В январе 1935 г. заместитель наркома внутренних дел СССР Агранов на имя секретаря ЦК ВКП(б) И.В. Сталина направил «Докладную записку о результатах следствия по сообщениям Волковой М.Н. », в которой, в частности, указал, что «во второй половине августа 1934 г. Волкова... сообщила с существовании в Ленинграде контрреволюционной организации, состоящей из беглых кулаков..., которые на своих сборищах... ведут контрреволюционные разговоры и обсуждают вопрос о вооруженной борьбе с Советской властью».

Здесь же приводится содержание наиболее характерных сообщений Волковой за 17 августа, 7, 10, 12 сентября, 13, 18 октября, однако в этих сообщениях никаких сведений о готовящемся террористическом акте над Кировым С.М. не содержится.

По состоянию на 15 декабря 1934 г. по сообщениям Волковой в Ленинграде была арестована большая группа лиц (63 человека), в процессе следствия по делам которых «вскрыты в Ленинграде 6 контрреволюционных групп».

1. Террористическая группа в Ленинградской государственной филармонии (в основном технические работники), в которую входили: Селиверстов И.М., Селиверстов И.С., Васильевский М.В., Духницкий Б.А., Морозов И.М., Морозов Н.В., Тюленев С.Т., Бихнеров Н.В., Адаховский С.В. О целях и задачах этой организации в этой докладной указано: «Еще весной 1934 года участники группы Морозов и Селиверстов заявляли, что они убьют тов. Сталина, а с августа 1934 года Селиверстов, Духницкий и Васильевский неоднократно обсуждали вопрос о совершении террористического акта над Кировым при посещении последним филармонии...».

2. Монархическая группа, в которую входили Бикнеров В.В., Рейзман Е.Н., Федоровский С.Н., Добровольский В.Н., Бихнеров Н.В., Кадников Н.И., Гулин Д.С., Столыпин И.И. и другие, всего 23 человека. Участники группировки, как указано в докладной записке, неоднократно обсуждали вопрос о борьбе с Советской властью, стремились к установлению связи с белой эмиграцией, имели обширные связи с контрреволюционными элементами в Ленинграде, систематически распространяли среди своих знакомых антисоветские стихи и письма, а арестованный Столыпин признал, что его якобы еще в 1927 г. «вербовал для шпионажа сотрудник германского посольства...». Здесь же указано, что следствие по делу этой группы продолжается.

3. Террористическая группа Богомолова (4 человека) ставила своей целью совершение террористических актов против руководящих деятелей соввласти и добывавших для этого оружие. Участник этой группы Борисов показал, что «...в октябре 1934 г. в разговоре об убийстве Барту Полтавский прямо заявил, что таким образом нужно убивать руководителей Соввласти», однако личные террористические намерения отрицал.

4. Террористическая группа Ливанова (4 человека) вела антисоветские беседы о «необходимости борьбы с Соввластью», для чего почти все участники «изучали опыт террористической деятельности... члены группы разрабатывали план изготовления и распространения прокламаций с призывом к борьбе с Соввластью».

5. Контрреволюционная группа беглого кулачества (15 человек) вела контрреволюционные разговоры о необходимости борьбы с Советской властью.

6. Контрреволюционная кулацкая группа Кабачинова и других (6 человек) проводила антисоветскую агитацию по срыву мероприятий Советской власти в деревне.

В этой же докладной указано, что «сообщения Волковой не только в основном подтвердились, но они, кроме того, дали нити для раскрытия и ликвидации ряда контрреволюционных террористических групп, выявившихся из показаний лиц, названных в сообщениях Волковой».

Все лица, указанные в докладной записке, были осуждены к различным срокам лишения свободы, хотя конкретных доказательств совершения ими особо опасных государственных преступлений в ней не приводится.

По заявлениям Волковой были арестованы и многие другие лица, однако самих заявлений Волковой за 1934 г. не имеется. Также не имеется данных и о месте их нахождения.

В настоящее время все лица, указанные в заявлениях Волковой, осужденные в 1935 г., реабилитированы.

02.06.37 г. Волкова М.Н. подала заявление на имя Жданова А.А., в котором просила оказать содействие в расследовании нанесения ей в 1936 г. ножевых ранений и отказа работников НКВД Ленинграда расследовать это дело. На этом заявлении имеется резолюция: «т. Заковскому. В чем дело? Верно ли то, что пишет Волкова? Жданов».

По этому заявлению было проведено расследование, по результатам которого начальник УНКВД Ленинградской области Заковский 11 августа 1937 г. направил на имя А.А. Жданова «справку по материалам расследования заявлений гр[аждан]ки Волковой Марии Николаевны». В справке, в частности, было указано, что по заявлениям Волковой М.Н. было проведено тщательное расследование, однако ни один факт не нашел подтверждения. Здесь же указано, что Волкова окружена постоянным вниманием со стороны органов НКВД, что ей неоднократно выдавались путевки на курорт (Ессентуки, Кисловодск, Сестрорецк), а начиная с 1935 г. выдано денежное пособие в общей сумме около 5000 руб.

Следует отметить, что в октябре-ноябре 1934 года состояние оперативной работы в Ленинграде проверялось НКВД СССР. Комиссией были выявлены серьезные недостатки в агентурно-оперативной и следственной работе, но в ее докладной записке не приведено ни одного случая оставления без внимания сигналов по террору.

В Закрытом письме ЦК ВКП(б) от 18 января 1935 года, в выступлениях руководящих работников и приказе НКВД СССР утверждалось, что сотрудники Ленинградского УНКВД не реагировали на поступавшую информацию о готовившемся покушении на Кирова. В частности, в Закрытом письме отмечалось, что об этом сигнализировал «ряд товарищей» и «с разных сторон», но конкретных лиц и фактов не приводилось. Откуда взяты эти данные – неизвестно, в архивах таких материалов не обнаружено. В приказе НКВД и выступлениях чекистов указывалось о поступавших сигналах в общей форме, а в качестве конкретного примера говорилось только о Волковой. Как выяснилось, история с Волковой лежит в основе большинства заявлений об игнорировании якобы поступавших в Ленинградское УНКВД сигналов о подготовке покушения на Кирова.

Из сообщения УМГБ по Ленинградской области от 25.08.52 г., адресованного в 5 Управление МГБ СССР, следует, что «...Данными, свидетельствующими о том, что Волкова информировала органы НКВД и лично С.М. Кирова о готовящемся на него покушении, управление МГБ по Ленинградской области не располагает».

Кроме того, в заявлениях периода 1935-1937 гг. Волкова начала рассказывать окружающим ее лицам и сообщать о том, что она якобы была знакома с террористами Николаевым и Котолыновым, и письменно сигнализировала в органы НКВД о готовящемся покушении на С.М. Кирова и руководителей партии и правительства. В связи с этими заявлениями она якобы была арестована органами НКВД и после «пыток («парилка», «укол под ноготь») направлена в тюремный «сумасшедший» дом, откуда была освобождена 2 декабря 1934 г. по личному указанию И.В. Сталина. С И.В. Сталиным и другими руководителями партии и правительства она якобы имела продолжительную беседу и после этого Сталиным была сдана под «личную ответственность НКВД Ленинграда».

По заявлениям Волковой в каждом случае проводилось тщательное расследование, в результате которого изложенные в заявлениях факты не подтверждались.

Так, например, с 1933 г. Волкова сожительствовала с постовым милиционером г. Ленинграда Зуевым. В 1935 г. Зуев прекратил бытовую связь с Волковой, и с этого времени последняя начала сообщать органам НКВД и прокуратуры о том, что Зуев причастен к польской разведке, а также связан с германским, итальянским, эстонским консульствами, и якобы она сама встречалась совместно с Зуевым с иностранцами, ездила на консульских машинах и т.д.

Угрожая Зуеву тяжелыми последствиями, Волкова одновременно требовала от него вернуться к ней.

Произведенной проверкой было установлено, что все сообщения Волковой на Зуева были ею вымышлены.

В 1936 г. Волкова опознала и дала показания на Григорьева, якобы покушавшегося на нее. В процессе проверки было доказано полное алиби Григорьева.

После освобождения из психиатрической больницы в 1934 г. Волкова была окружена большим вниманием и заботой со стороны органов НКВД.

В 1935 г. она получила отдельную квартиру с обстановкой, с 1935 г. по 1940 г. Волковой 11 раз предоставлялись путевки в санатории и дома отдыха, неоднократно выдавались денежные суммы, бесплатное питание и т.п.

Несмотря на это, Волкова в своих многочисленных заявлениях систематически выражала недовольство якобы недостаточным вниманием к ней со стороны органов НКВД, постоянно просила материальную помощь, шантажировала органы, угрожая покончить жизнь самоубийством или жаловаться руководителям Советского правительства.

С 1947 г. от Волковой вновь начали поступать многочисленные заявления в различные партийные и советские инстанции и в органы госбезопасности, в которых она обвиняла отдельных лиц и группы лиц в тяжких государственных преступлениях (террор, шпионаж и т.д.).

Так, в отношении бухгалтера Ленинградской конторы «Главмясокомбината» Бурлаковой Волкова сообщала, что она в 1934 г. якобы была участницей террористической организации, совершившей злодейское убийство С.М. Кирова, участвовала на сборищах этой организации совместно с террористами Николаевым, Котолыновым и другими.

Волкова также обвиняла Бурлакову в шпионской деятельности.

На основании заявлений Волковой Бурлакова 20 августа 1949 г. была арестована бывшим 2 Главным управлением МГБ СССР. В процессе следствия сообщения Волковой не подтвердились и 8 августа 1951 г. дело на Бурлакову было прекращено. Однако и после освобождения Бурлаковой Волкова продолжала писать на нее клеветнические заявления.

В 1947 г. Волкова направила в УМГБ Ленинградской области анонимное заявление в отношении депутата Ленгорсовета Мартышевой Н.И., в котором обвиняла последнюю в шпионской работе и причастности ее к «террористической группе Котолынова». Произведенной проверкой враждебная деятельность Мартышевой не установлена. При проверке выяснилось, что Волкова с Мартышевой была в неприязненных отношениях.

В 1951 г. Волкова сообщала о том, что некий Соколов К.П. высказывал террористические настроения и заявлял, что он был другом террориста Николаева. Соколов якобы имел дружественные взаимоотношения с Петрушанским, который дома хранит оружие.

В результате тщательной проверки эти данные Волковой подтверждения также не нашли.

Проверкой заявлений Волковой в отношении целого ряда других лиц также установлена их тенденциозность.

С 1951 г. Волкова в своих заявлениях на имя руководителей партии и правительства, а также руководства бывшего МГБ СССР жаловалась на недостаточное внимание к ее материалам со стороны управления МГБ Ленинградской области, обвиняя сотрудников управления в том, что они будто бы прикрывают государственных преступников и не принимают мер к лицам, пытавшимся совершить на нее покушение.

Волкова на протяжении ряда лет среди широкого круга лиц афишировала свою причастность к разоблачению террористов, совершивших убийство С.М. Кирова Котолынова, и свою связь с органами госбезопасности, а также свое якобы близкое знакомство с руководителями партии и правительства.

В УМГБ Ленинградской области поступил ряд заявлений граждан, в которых сообщается о распространении Волковой слухов о ее связи с органами госбезопасности и угрозах «посадить кого найдет нужным».

В июне 1952 г. Волкова была подвергнута амбулаторной судебно-психиатрической экспертизе. Экспертная комиссия определила, что Волкова «обнаруживает параноидное развитие личности», указав далее на то, что, ввиду «наличия элементов бредового высказывания, неврологической микросимптоматики, является необходимым обследование невропсихического состояния в стационарных условиях».

В 1956 г. в связи с вновь поданным заявлением Волкова пояснила, что фотографию Николаева ей показали в НКВД СССР в 1935 г. и убедили ее в том, что Николаев якобы был ее знакомый, с которым она встречалась до 1934 г.

«Начало расследования обстоятельств убийства Кирова с участием Сталина показало, что он приехал в Ленинград с готовыми, продуманными идеями, и они тут же начали претворяться в жизнь. Еще не зная личности покушавшегося и обстоятельств, предшествующих убийству, Сталин сразу сказал о том, что это дело рук зиновьевцев».

«Можно ли отбросить его непосредственную роль в организации работы следствия, вмешательство, давление, стремление навязать свою точку зрения. Чем она была продиктована, к каким последствиям вела? Все это оказывается не в поле зрения» (из записки т. Яковлева А.Н.).

Бесспорно, идею о причастности зиновьевцев к убийству Кирова подал Сталин. Однако не соответствует действительности утверждение, что «Еще не зная личности покушавшегося и обстоятельств, предшествующих убийству, Сталин сразу сказал о том, что это дело рук зиновьевцев». Фактически установлено следующее. Когда Сталин 2 декабря 1934 года прибыл в Ленинград, он в первый же день в присутствии Молотова и Ворошилова в помещении Смольного допросил Николаева, Волкову и нескольких сотрудников УНКВД по Ленинградской области. Тогда же он заслушал доклад работника УНКВД Макарова по делу оперативного учета «Свояки». Только на следующий день, 3 декабря 1934 года, в момент беседы с руководителями УНКВД Медведем и Фоминым Сталин впервые сказал: «Убийство Кирова – это дело рук организации, но какой организации, сейчас трудно сказать». Присутствовавшему на той же беседе Агранову, который принял дело к своему производству, Сталин рекомендовал «подкормить Николаева, а потом он расскажет, кто им руководил, а не будет говорить, засыпим ему – все расскажет и покажет». Из этого видно, что на второй день пребывания в Ленинграде Сталин еще не произнес роковых слов, оказавшихся трагическими для тысяч советских граждан. Возможно, в этот период Сталин своим приближенным Молотову и Ворошилову говорил о причастности зиновьевцев к убийству Кирова, но это осталось неизвестно, т.к. у этих лиц никаких объяснений в ходе проверок не отбиралось, что является, по нашему мнению, серьезным пробелом.

Можно считать, что до 4 декабря речи о зиновьевцах не было, т.к. в этот день Агранов в информации Сталину именовал Котолынова и Шатского троцкистами, а не зиновьевцами.

8 декабря 1934 года Сталин вызвал в Москву Агранова для доклада хода расследования дела. В тот же день в Москве были арестованы бывшие руководители зиновьевской оппозиции Евдокимов, Бакаев, Гертик, Гессен, через 5 дней арестованы Горшенин, Куклин, Шаров, Царьков, а 16 декабря – Зиновьев и Каменев. Все они были этапированы в Ленинград и осуждены по делу т.н. «московского центра».

После встречи со Сталиным и возвращения в Ленинград Агранов усилил работу с арестованным Николаевым, на допросах его стали убеждать в том, что выстрел произведен зиновьевской оппозицией, участники этой организации: Котолынов, Румянцев, Шатский и другие арестованы, дали признательные показания. Агранов и Дмитриев, допрашивая Николаева, обещали сохранить ему жизнь, если он будет давать соответствующие показания. Борясь за свою жизнь, Николаев встал на путь оговора других лиц.

Выступая на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) 3 марта 1937 года, Ежов Н.И. в заслугу Сталину ставил его идею о зиновьевцах, он сказал: «т. Сталин, как сейчас помню, вызвал меня и Косарева и говорит: «Ищите убийц среди зиновьевцев». Я должен сказать, что в это не верили чекисты... Пришлось вмешаться в это дело т. Сталину. Товарищ Сталин позвонил Ягоде и сказал: «Смотрите, морду набъем». Ежов 5 февраля 1939 года, находясь сам под стражей, писал Сталину: «Я все же выполнил Ваше указание – искать врага среди зиновьевцев, тогда как чекисты всячески старались свернуть это дело на иностранную разведку и на этом ограничиться».

Собранные материалы позволяют сделать вывод, что Сталин личным вмешательством влиял на ход предварительного следствия и судебного разбирательства по делам «ленинградского» и «московского» центров. По данному вопросу в декабре 1934 г. он неоднократно принимал Ягоду, Вышинского, Ульриха, Агранова и других.

После убийства С.М. Кирова и прошедшего в декабре 1934 года судебного процесса по делу т.н. «ленинградского центра» при личном участии И.В. Сталина 18 января 1935 г. было подготовлено и разослано на места Закрытое письмо ЦК ВКП(б) «Уроки событий, связанных с злодейским убийством тов. Кирова». В этом письме Сталин от имени ЦК партии обвинил всех бывших зиновьевцев в том, что они «стали на путь двурушничества, как главного метода своих отношений с партией..., стали на тот же путь, на который обычно становятся белогвардейские вредители, разведчики и провокаторы». В письме давалась прямая директива об арестах зиновьевцев: «...В отношении двурушника нельзя ограничиваться исключением из партии, – его надо еще арестовать и изолировать, чтобы помешать ему подрывать мощь государства пролетарской диктатуры». Руководствуясь этим письмом Сталина, органы НКВД осуществили политическую дискредитацию и физическое уничтожение лиц, примыкавших в прошлом к антисталинской оппозиции, а затем развернули массовые репрессии против руководящих кадров и ни в чем не повинных советских граждан.

Роль Сталина проявилась и в других вопросах, о чем будет указано при рассмотрении иных вопросов.

В записке указано о недостаточном исследовании вопросов, связанных с деятельностью на посту председателя ОГПУ, а затем и наркома внутренних дел Г.Г. Ягоды и его последующем осуждении по делу так называемого «антисоветского правотроцкистского блока».

При дополнительном исследовании установлено.

После расстрела участников так называемого «ленинградского центра» в 1935-1938 гг. были проведены многочисленные судебные процессы, участникам которых вменялось в вину организация или прямое участие в убийстве С.М. Кирова.

Всего за 2,5 месяца после убийства в Ленинграде и области были арестованы 843 человека, а по решению ЦК ВКП(б) от 26.01.35 г. было выселено 663 человека и 325 – бывших участников зиновьевской оппозиции.

3 декабря 1934 г. Ягода издал приказ № 319, который гласил: «За халатное отношение к своим обязанностям по охране государственной безопасности в Ленинграде снять с занимаемых должностей и предать суду... начальника управления НКВД Медведя Ф.Д., заместителя начальника управления НКВД Фомина Ф.Т., начальника СПО УНКВД Горина-Лундина А.С., помощника начальника СПО УНКВД Мосевича А.А., заместителя начальника ОО УНКВД Янишевского Д.Ю., помощника начальника ОО и начальника 3 отделения ОО УНКВД Лобова П.М., помощника начальника 2 отделения ОО УНКВД Бальцевича М.К., уполномоченного 2 отделения ОО УНКВД Петрова Г.А.». Кроме того, были привлечены к уголовной ответственности Запорожец и Белоусенко. Это было сделано с ведома и по прямому указанию Сталина.

7.12.34 г. Агранов докладывал Сталину и Ягоде об аресте Губина и Котомина за то, что они не проверили должным образом задержанного 15 октября 1934 года Николаева.

23 января 1935 г. указанные выше лица Военной коллегией Верховного суда СССР за преступно-халатное отношение к своим обязанностям заключены в концлагерь на различные сроки.

После осуждения Николаева и других участников так называемого «ленинградского центра» на протяжении нескольких лет вскрывались новые обстоятельства, расширялся круг лиц, якобы ответственных за убийство Кирова.

В декабре 1934 г. за принадлежность к контрреволюционной зиновьевской группе в Ленинграде были привлечены к уголовной ответственности 77 человек, часть из которых была заключена на разные сроки в ИТЛ, часть выслана в отдаленные районы СССР (в настоящее время 76 человек за исключением Сафарова Г.И. реабилитированы). В определении Военной коллегии Верховного суда СССР указано, что каких-либо материалов, свидетельствующих о их причастности к убийству С.М. Кирова, либо о их принадлежности к антисоветской организации в деле не имеется.

В январе 1935 г. по делу так называемого «московского центра» осуждены к различным срокам лишения свободы Зиновьев Г.Е., Каменев Л.Б., Бакаев И.П. и другие, всего 19 человек, признанных виновными в контрреволюционной деятельности, способствовавшей проявлению террористических намерений среди зиновьевцев, что и привело к убийству Кирова. 13 июня 1988 года все участники так называемого «московского центра» реабилитированы Верховным судом СССР.

В августе 1936 года по делу так называемого «объединенного троцкистско-зиновьевского центра» были осуждены к высшей мере наказания Зиновьев Г.Е., Каменев Л.Б., Евдокимов Г.Е., Бакаев И.П., Смирнов И.Н., Тер-Ваганян В.А., Мрачковский С.В. и другие, всего 16 человек, признанных виновными в том, что «объединенный троцкистско-зиновьевский центр» через ленинградскую подпольную террористическую группу по прямым указаниям Троцкого и Зиновьева осуществил террористический акт над Кировым. 13 июня 1988 года участники так называемого «объединенного центра» реабилитированы Верховным судом СССР.

Участники так называемого «Правотроцкистского блока» Бухарин Н.И., Рыков А.И., Ягода Г.Г., Раковский X.Г. и другие, всего 21 человек, обвинялись, в частности, в том, что по решению этого блока было совершено «ленинградским центром» убийство С.М. Кирова.

В обвинительном заключении, составленном 28.02.38 г. Прокурором СССР Вышинским, об этом, в частности, сказано: «Следствием установлено, что злодейское убийство С.М. Кирова, осуществленное ленинградским троцкистско-зиновьевским террористическим центром 1 декабря 1934 года, было осуществлено также по решению правотроцкистского блока, участники которого привлечены в качестве обвиняемых по настоящему делу.

Следствием установлено, что одним из соучастников этого злодейского убийства являлся обвиняемый Ягода, показавший следующее: «О том, что убийство С.М. Кирова готовится по решению центра заговора, я узнал заранее от Енукидзе. Енукидзе предложил мне не чинить препятствий организации этого террористического акта, и я на это согласился. С этой целью я вызвал из Ленинграда Запорожца, которому и дал указание не чинить препятствий готовящемуся террористическому акту над С.М. Кировым».

В приговоре Военной коллегии Верховного суда СССР от 13 марта 1938 года также указано, что убийство С.М. Кирова было организовано по решению «правотроцкистского блока» и вся вина за «непосредственное участие в организации этого террористического акта» возложена на Ягоду и его сообщников из Ленинградского управления НКВД.

В обвинительном заключении отмечено, что показания Ягоды об участии «правотроцкистского блока» в организации убийства С.М. Кирова на следствии подтвердили Запорожец и Енукидзе, причем дело в отношении Запорожца выделено в особое производство, а на Енукидзе рассмотрено Военной коллегией Верховного суда СССР 15.12.37 г. И Запорожец, и Енукидзе были расстреляны задолго до окончания следствия по делу «правотроцкистского блока».

Допрошенный на предварительном следствии 26 апреля 1937 года Ягода отрицал свою вину в причастности к убийству С.М. Кирова и заявил, что о конкретной подготовке этого убийства не знал.

В протоколе допроса Ягоды от 4 мая 1937 года (допрашивал Ежов) указано, что Ягоде даны были очные ставки с Паукером и Воловичем, однако о чем шла речь на этих очных ставках неизвестно, т.к. их протоколов в деле не имеется.

На допросе 13 мая 1937 года Ягода показал об организованной по его поручению Паукером системе слежки за членами правительства и Политбюро ЦК ВКП(б), а также о прослушивании их телефонных разговоров, которые немедленно сотрудник оперода Волович докладывал Ягоде, а на очередном допросе 19 мая 1937 года он показал, что со слов Енукидзе ему известно о сложившемся в стране едином заговоре зиновьевцев, троцкистов, правых и других антисоветских групп и о том, что центром этого заговора принято решение об убийстве С.М. Кирова. Енукидзе от имени центра заговора предложил мне «...не чинить препятствий этому теракту...». В этой связи, показал далее Ягода, «Я вызвал из Ленинграда Запорожца, сообщил ему о возможности покушения на Кирова и предложил ему не препятствовать этому». Эти показания Ягода подтвердил и на последующих допросах, однако в последнем слове в судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР он от своих показаний отказался.

Осужденный по своему делу Енукидзе А.С. на предварительном следствии и в судебном заседании никаких данных об обстоятельствах убийства С.М. Кирова не сообщил, и в протоколах его допросов никаких сведений, подтверждающих показания Ягоды об осуществлении по решению «правотроцкистского блока» теракта над Кировым, не имеется. Дело на А.С. Енукидзе было рассмотрено Военной коллегией Верховного суда СССР не 15 декабря, как это указано в обвинительном заключении, а 29 октября 1937 года. На следующий день он был расстрелян. В 1959 году приговор Военной коллегии Верховного суда СССР в отношении Енукидзе отменен, уголовное дело прекращено за отсутствием в его деяниях состава преступления.

Допрошенный по своему делу 16.06.37 г. Запорожец И.В. в своих показаниях относительно убийства С.М. Кирова, ссылаясь на Ягоду, показал: «Летом 1934 года (точной даты не помни) Ягода мне сообщил, что троцкистско-зиновьевским центром по согласованию с центром правых решено совершить террористический акт над С.М. Кировым и что это будет сделано в ближайшее время. Ягода приказал мне принять все меры к тому, чтобы обеспечить выполнение этого террористического акта». Далее он показал, что после задержания Николаева он «...немедленно позвонил по телефону «ВЧ» Ягоде и доложил ему о задержании Николаева и об обнаруженном у него оружии. Ягода... подробно расспросил меня о задержанном... и предложил немедленно выпустить Николаева, сказав, что «Вы задержали как раз того, кого ни в коем случае задерживать нельзя было, это очень важный человек, о чем я Вам говорил в Москве».

Анализ показаний Запорожца свидетельствует, что он ничего не знал, что конкретно он должен был сделать для обеспечения теракта над Кировым, не знал о конкретном плане убийства и его исполнителе. О том, что Николаев является его исполнителем, для Запорожца стало ясно лишь после его задержания и доклада об этом Ягоде. Кроме того, показания Ягоды и Запорожца относительно задержания Николаева явно противоречивы, т.к. согласно показаниям Ягоды он узнал о задержании и освобождении в Ленинграде Николаева от Запорожца во время его приезда в Москву, а Запорожец показал, что он об этом позвонил Ягоде из Ленинграда по телефону «ВЧ». Эти противоречия не устранены. Обвинительное заключение по делу Запорожца И.В. не составлялось. 14 августа 1937 года, задолго до окончания следствия по делу участников «правотроцкистского блока», Запорожец был расстрелян.

Представляется, что и Енукидзе А.С., и Запорожец И.В. специально были расстреляны перед процессом, что дало возможность главным организаторам процесса так называемого «антисоветского правотроцкистского блока» по многим неясным вопросам ссылаться на их показания.

Из числа обвиняемых, привлеченных к ответственности по делу «правотроцкистского блока», о причастности к убийству С.М. Кирова Ягоду изобличал только секретарь НКВД СССР Буланов, который якобы узнал об этом в 1936 году со слов самого Ягоды. Другие участники «правотроцкистского блока» об убийстве С.М. Кирова или не допрашивались, или свою вину в этом отрицали. Бухарин Н.И. на допросе 10.01.38 г. заявил, что об убийстве Кирова троцкистами он узнал уже после совершения преступления. Когда, что и от кого ему стало известно, в протоколах допроса Бухарина не отражено. Однако утверждение о том, что убийца С.М. Кирова Николаев является зиновьевцем, было высказано Сталиным в начале декабря 1934 года, о чем подтвердил Бухарин в своем заявлении в ЦК ВКП(б) 12.01.37 года: «Я на второй, если не ошибаюсь, день знал о том, что Николаев – зиновьевец; и фамилию и зиновьевскую марку сообщил мне тов. Сталин, когда вызвал в ПБ...».

На очной ставке с Радеком 13.01.37 г. в ЦК ВКП(б), проведенной Сталиным, Молотовым, Ворошиловым и Ежовым, Бухарин подтвердил свое заявление и показал: «На второй день после убийства Кирова я вместе с Мехлисом был вызван в Политбюро и т. Сталин мне сказал, что Киров убит зиновьевцем Николаевым». Сталин подтвердил содержание своего разговора с Бухариным, однако поправил, что это было «...скорее всего на 8 день».

Допрашивался ли по этому вопросу Рыков А.И., из материалов предварительного расследования не видно. В судебном заседании и Бухарин Н.И. и Рыков А.И. обвинение в убийстве С.М. Кирова отрицали и в последнем слове 12 марта 1938 года каждый в отдельности заявили:

Бухарин: «Я категорически отрицаю свою причастность к убийству Кирова, Менжинского, Куйбышева, Горького, Максима Пешкова. Киров, по показанию Ягоды, был убит по решению «правотроцкистского блока», я об этом не знал».

Рыков: «Государственным обвинителем выдвинуто против меня обвинение, в котором я непосредственного участия не принимал и которое признать не могу... тут подробно были изложены те улики, которые... выдвигаются против меня, они покоятся на заявлении Ягоды, который ссылается на Енукидзе,... государственный обвинитель... пришел к выводу, что мое участие в этих убийствах доказано показаниями Ягоды... Я во всяком случае отрицаю свою виновность в участии в этих пяти убийствах...».

Изучение уголовных дел на бывших работников НКВД СССР, названных Ягодой участниками заговора в органах НКВД, показало, что только в показаниях бывшего заместителя наркома внутренних дел Прокофьева и бывшего начальника ЭКУ НКВД СССР Миронова, привлеченных к ответственности после ареста Ягоды, имеются ссылки на то, что об обстоятельствах подготовки и совершения убийства С.М. Кирова они узнали от самого Ягоды. Из уголовного дела в отношении бывшего начальника СПО НКВД СССР Молчанова видно, что после убийства С.М. Кирова он проводил предательскую практику Ягоды, направленную на то, чтобы «дело об убийстве С.М. Кирова не выходило за пределы Ленинграда». Однако эти показания нельзя признать достоверными, поскольку Ягода по ним не допрашивался, а сам Молчанов виновным себя в убийстве С.М. Кирова не признал.

В судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР 5 марта 1938 года Ягода подтвердил в основном свои показания, данные на предварительном следствии, однако анализ стенограммы судебного заседания свидетельствует, что Ягода о своей роли в организации убийства С.М. Кирова давал весьма путаные показания. Так, на вопрос государственного обвинителя Вышинского, «правду ли говорят сейчас Бухарин и Рыков, что они об этом не знали?» (имеется в виду об организации убийства С.М. Кирова), Ягода показал: «Этого не может быть, потому что когда Енукидзе передал мне, что они... решили на совместном заседании вопрос о совершении террористического акта над Кировым, я категорически возражал. Я заявил, что я никаких террористических актов не допущу. Я считал это совершенно ненужным... Рыков и Енукидзе сначала категорически возражали против совершения террористического акта, но под давлением остальной части правотроцкистского блока дали согласие. Так мне говорил Енукидзе». Далее на вопросы Вышинского о его личном участии в убийстве Кирова, а также роли Бухарина и Рыкова в этом «злодействе» Ягода показал: «Я дал распоряжение в Ленинград Запорожцу... когда был задержан Николаев, Запорожец приехал и доложил мне, что задержан человек... и он его освободил... я принял это к сведению... это было не так, но это неважно...».

После этого Ягода ходатайствовал о дальнейшем рассмотрении дела в закрытом судебном заседании, а в последнем слове отказался от данных ранее показаний и заявил: «Я хочу уточнить и возразить Прокурору в части тех обвинений, которые он выдвинул... не прав Прокурор, когда меня считает членом центра блока... Я не член центра блока... я не принимал участия в решении о террористических актах... Неверно не только то, что я являюсь организатором, но неверно и то, что я являюсь соучастником убийства С.М. Кирова.... Всеми материалами судебного следствия, предварительного следствия не доказано, что я соучастник этого злодейского убийства».

В закрытом судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР, состоявшемся 9 марта 1938 года, государственный обвинитель Вышинский допрашивал участников так называемого «антисоветского правотроцкистского блока» о их шпионской работе в пользу иностранных государств.

Розенгольц показал, что он был завербован немецкими послами Дирксеном и Шуленбургом и подтвердил свои связи с немецкой разведкой. Раковский показал, что когда он находился в Токио, для шпионской работы в пользу Японии он был завербован председателем Японской делегации Красного креста, японским принцем Токугава, министром иностранных дел Хирото, а также премьер-министром Японии адмиралом Окада. Кроме того, в этом заседании Раковский показал о своих связях с английской разведкой, для работы в пользу которой он был завербован сотрудниками «Форрин-Офиса» Локкартом и Армстронгом с ведома постоянного секретаря английского министра иностранных дел «сэра Уильяма Тире».

После этого Вышинский задал вопросы Бухарину о его попытке свержения Советской власти в 1918 году с помощью Локкарта, что последний категорически отрицал.

Гринько показал о своей принадлежности к Украинской националистической организации, о своих связях через Конора и Коцюбинского с польским генеральным штабом и об установлении в 1930 году через немецкого посла в Москве Дирксена связей с германской фашистской организацией. Далее он показал, что после расстрела Конора он установил через польского посла Лукасевича шпионскую связь с польской разведкой, а затем через Крестинского и Твардовского продолжил связь с немцами и подтвердил осведомленность Рыкова о своей деятельности.

Крестинский на допросе показал, что в 1936 году через одного из участников заговора А. Когана, который был официальным представителем, вызванным в комиссию Лиги Наций, установил связь с Шахтом, который подтвердил, что в «немецких правительственных кругах известно о наших переговорах с немецким фашизмом». После этого в связи с заявленным Ягодой ходатайством о перенесении судебного разбирательства в закрытое судебное заседание Ульрих и Вышинский обратились к нему со следующими вопросами:

Председательствующий: «Подсудимый Ягода, что Вы желаете сказать об обстоятельствах умерщвления Максима Пешкова?»

Ягода: «Я подтверждаю свои показания и показания Левина по этому вопросу. Ввиду того, что это – сугубо личный вопрос, я просил бы суд освободить меня от подробных объяснений по этому вопросу».

Председательствующий: «Вы, обвиняемый Ягода, просили весь вопрос перенести в закрытое заседание. Мы согласились. Вы не отрицаете, что Вы способствовали умерщвлению Пешкова?».

Ягода: «Я повторяю: я подтверждаю свои показания, данные на предварительном следствии».

Вышинский: «То есть, ваше участие в организованном вами умерщвлении Пешкова Вы подтверждаете?

Ягода: «Подтверждаю».

Вышинский: «Вы только говорите, что мотивы не хотите раскрывать?»

Ягода: «По-моему, не стоит».

Вышинский: «Это убийство было совершено на почве личных интересов или общественных?»

Ягода: «Я сказал: ввиду личных отношений».

Вышинский: «То есть, так как это убийство было организовано на почве личных интересов, то вы не желаете об этом подробно говорить?».

Ягода: «Да».

На этом судебное заседание Военной коллегии Верховного суда СССР было закрыто.

Анализ стенограммы закрытого судебного заседания свидетельствует, что никто из подсудимых, в том числе и Ягода, не заявили каких-либо ходатайств о вызове дополнительных свидетелей для дачи показания, либо о рассмотрении иных уголовных дел. Каких-либо разговоров о Сталине в закрытом судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР 9 марта 1938 года не велось.

Необходимость проведения закрытого судебного заседания была вызвана тем, что речь на нем шла о шпионской деятельности участников этого блока в пользу иностранных государств.

В показаниях всех участников «правотроцкистского блока», отраженных в настоящей стенограмме судебного заседания Военной коллегии Верховного суда СССР, отсутствуют какие-либо сведения о роли Сталина в совершении этого преступления.

3 февраля 1988 года Пленум Верховного суда СССР, рассмотрев протест Генерального прокурора СССР, приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 13 марта 1938 года в отношении участников так называемого «правотроцкистского блока» отменил (за исключением Ягоды, протест в отношении которого не приносился), уголовное дело прекратил за отсутствием в их действиях состава преступления. Протест в отношении Ягоды Г.Г. не приносился не потому, что он был виновен в совершении инкриминируемых преступлений, а потому, что в период его деятельности председателем ОГПУ, а затем и наркомом внутренних дел СССР в 1934-1936 гг. были необоснованно репрессированы свыше 700 тысяч советских граждан.

Представляется, что как признание участников так называемого «антисоветского правотроцкистского блока», так и осужденных ранее участников так называемых «ленинградского», «московского» и «объединенного» центров было вызвано следующим.

Используя действительную принадлежность в прошлом большинства арестованных к бывшей зиновьевской оппозиции, угрозы, применение физических мер воздействия, вымогательство и обман обвиняемых, обещания облегчить их судьбу, если они дадут показания, изобличающие зиновьевцев в контрреволюционной деятельности, следственные органы сумели получить от отдельных обвиняемых показания о том, что зиновьевская организация якобы возродилась и продолжала существовать. (В этих же целях были использованы показания Николаева, оговорившего отдельных обвиняемых в соучастии совершения террористического акта над Кировым).

Убедив обвиняемых в том, что убийство Кирова было совершено зиновьевцами, следственные органы вынудили большинство обвиняемых признать свою моральную и политическую ответственность за убийство Кирова, осудить зиновьевщину, породившую и воспитавшую террориста Николаева.

Принимавший участие в допросах Ягоды бывший работник НКВД Лернер Н.М. в объяснении в КПК при ЦК КПСС от 27 марта 1967 года показал: «Ягоду я допрашивал приблизительно раз 30, причем, главным образом, вечером и ночью. Первый месяц после ареста его допрашивали Ежов, Курский, Миронов, Фриновский, Евдокимов, Коган... когда Ягода рассказал мне, что его избили, я не поверил ему, утверждал, что это не может быть... Протоколы допросов, в которых не было признаний, как правило, не оформлялись... При мне один единственный раз Коган вел разговор с Ягодой о причастности к делу об убийстве С.М. Кирова... Ягода никаких признаний о каком-либо личном участии не давал... Предполагаю, что протокол от 26 апреля 1937 г. был составлен Курским и Коганом... Коган дал подписать Ягоде давно заготовленный протокол... далеко не все протоколы Ягоды приобщены к следственному делу. Несколько протоколов, в которых ему ставились вопросы, а он отвечал отрицанием, в деле нет... Это решалось в кругах Ежова и его ближайших помощников, которые перед процессом координировали все материалы и выбрасывали все то, что было ненужно. Из опубликованного обвинительного заключения ...я понял, что Ягода давал дополнительные показания, но на суде... отказался и не хотел отвечать... о причинах отказа... мои взаимоотношения... сводились к выполнению данного мне задания: следить, чтобы он на суде хорошо держался и не вздумал отказываться от своих показаний не только в последнем слове, но и в процессе судебного следствия... Указания о допросах Ягоды об убийстве Кирова получил Коган весной 1937 года от кого-то из руководства НКВД. При мне такой допрос вел Коган один раз, Ягода отрицал свое участие в убийстве С.М. Кирова... протокол тогда не составлялся. Позднее был составлен протокол с признаниями Ягоды о его причастности к убийству С.М. Кирова, но когда и при каких обстоятельствах Ягода подписал протокол, я не знаю. Я и тогда, и сейчас не верю в причастность Ягоды к убийству С.М. Кирова».

О применении к арестованным Ягоде и Буланову физических мер воздействия показал и осужденный по своему делу бывший начальник 3 отдела ГУГБ НКВД СССР Николаев-Журид.

Бывший оперсекретарь Особого отдела УНКВД ЛО Аншуков А.Ф. в заявлении от 22.11.63 г. в КПК при ЦК КПСС указал: «...в марте 1938 года прошел судебный процесс над Бухариным, Рыковым, Ягодой и другими «правыми». Судебные отчеты широко печатались в «Правде» и других газетах. Все советские люди внимательно следили за этим процессом, многому верили, хотя кое-что вызывало сомнение в некоторых деталях того или иного показания. Например, для меня было совершенно ясно, что показание Ягоды в той части, где он говорит об обстоятельствах задержания в Ленинграде Николаева 15 октября 1934 года и что ему якобы об этом задержании тогда по телефону докладывал Запорожец и что он, Ягода, якобы тут же дал указание Запорожцу: «Николаев свой человек, его надо немедленно освободить», что и было якобы исполнено Запорожцем ... в этой части показания относительно задержания и освобождения Николаева были сплошными измышлениями следователей, у меня не вызывало и сегодня не вызывает никаких сомнений. Утверждаю, что к освобождению убийцы Николаева 15 октября И.В. Запорожец никакого касательства не имел, да и не мог иметь, потому что Николаев был задержан на правительственной трассе оперодчиком и был доставлен в четвертое отделение, а оттуда сам Котомин – нач. отделения охраны – отвел [его] сразу же к начальнику оперода Губину, и тот не более 10-15 минут разговаривал с Николаевым, а затем отпустил его, никому об этом не докладывая, ибо он, Губин, был действительно убежден в версии Николаева «хотел пожаловаться товарищу Кирову на неправильное увольнение из Института истории партии». Запорожец, как зам. нач. Управления, не касался к руководству оперодом. За всю историю этого отдела, как только на него возложили функции несения охраны правительства, над этим отделом шефство осуществлял лично товарищ Медведь... Запорожец к этому отделу имел касательства только в период отпусков, когда Медведь уезжал из Ленинграда, только в такие дни Запорожец руководил оперодом.

Во-вторых, в ту пору, когда Николаев был задержан, то есть 15 октября, Запорожец лежал в санотделе, его нога была в гипсе, так как в конце августа или начале сентября на конноспортивных соревнованиях, проходивших на стадионе «Динамо», лошадь Запорожца споткнулась, он упал через голову коня, повредил себе ногу, и гипс был снят незадолго до празднования XVII годовщины Октября. Когда Запорожец лежал в гипсе, я знаю, что не только заниматься отделами, ему не подшефными, а даже делами Особого отдела, начальником которого был и по штату числился и был действительно нашим шефом особистов, но и тут этими делами в период болезни он не занимался. Его первый заместитель Д.У. Янишевский в тот период все принципиально оперативные документы докладывал лично Медведю, а обвинительное заключение по нашим особистским делам подписывал только Фомин, бывший командующий войсками НКВД и зам. нач. Управления. Если обратиться к архивным следственным делам, то за период с сентября по 1 декабря 1934 года ни в одном следственном деле Особого отдела подписи Запорожца не обнаружим, а найдем только подписи Фомина. Все это я знаю из практики, потому, что в ту пору я был оперсекретарем Особого отдела и сам лично носил все дела на подпись товарищу Фомину... так вот, как я мог в 1938 г., читая в «Правде» показания Ягоды, верить ему в отношении Запорожца в освобождении задержанного Николаева. Я был убежден, что это вымысел следователя. А что это так, впоследствии я пришел к выводу, что сотрудники оперода Малий, Поповицкий, Котиков, Гульбис, И. Максимов и др. были арестованы только потому, чтобы убрать их, как живых свидетелей, которые могли в любое время, в любой судебной или партийной инстанции показать противоположное тому, о чем говорит Ягода. Секретарь оперода Максимов и сотрудник Малий могли подтвердить, что задержанный Николаев находился в кабинете Губина не более 10-15 минут и сразу же был отпущен. Ведь, если верить показаниям Ягоды, это означало бы: в опероде надо бы допросить Николаева, потом составить специальное сообщение и доложить руководству. Последние, независимо кто, Медведь, Запорожец или Фомин, пришли бы сами передопросить или по крайней мере побеседовать с задержанным, и только после этого стали докладывать Ягоде, и то бы это было передано только в форме спецсообщения по «ВЧ», а не живым словом по телефону. Этого не было, да и не могло быть, потому, что Губин лично сам отпустил Николаева. Это же я слышал и от Котомина М.И., когда я его видел последний раз в апреле 1935 года во Владивостоке, в лагере «Дальстрой», и все обстоятельства, связанные с задержанием убийцы Николаева на Каменноостровском, именно он рассказывал мне в том же духе, как было уже сказано выше, и затем впоследствии в неоднократных устных беседах И. Максимов это поддерживал.

Липачество* в 1937-1938 гг. привело к тому, что, как видно из показаний Ягоды, даже сам Запорожец признался в том, что он, по указанию Ягоды, освободил Николаева. Это же липа! Как безусловной липой является «признание» самого Запорожца в том, что он являлся агентом германских разведывательных органов. В это никогда я не верил, не верю и теперь. Впоследствии (1939-1940 гг.) свое недоверие к показаниям Ягоды в отношении Запорожца укрепилось у меня после того, как... бывший нач. КРО УНКВД ЛО в 1939-1940 гг. в беседе со мной говорил о том, что Заковский, допрашивая в Москве арестованного Ягоду, избивал его резиновой дубинкой, и тот в результате подписывал протоколы допроса... конечно, под воздействием резиновой палки арестованный Ягода мог подписать любое измышление следователя...».

Сразу же после убийства С.М. Кирова второй секретарь Ленинградского ОК ВКП(б) М.С. Чудов позвонил в Москву и через Поскребышева сообщил И.В. Сталину о смертельном ранении С.М. Кирова в Ленинграде.

По получении сообщения Сталин приказал вызвать к себе в Кремль членов Политбюро ЦК ВКП(б) и секретарей ЦК ВКП(б).

В этот же день 1.12.34 г. И.В. Сталин принял наркома внутренних дел СССР Г.Г. Ягоду и в этот же вечер они вместе выехали в Ленинград.

В последующем И.В. Сталин принимал Г.Г. Ягоду 4-5, 7-8, 10-11, 13-17, 21, 22, 25, 28 декабря 1934 года. Его заместитель Агранов Я.С. вызывался И.В. Сталиным 8 и 21 декабря. В эти дни у Сталина были и другие члены Политбюро и правительства.

7.12.34 г. у Сталина были Бухарин и Мехлис.

Представляется, что эти вызовы были необходимы в связи с расследованием уголовного дела об убийстве С.М. Кирова Ягоду. Так, 4 декабря 1934 года из Ленинграда на имя Сталина в Москву по прямому проводу было сообщено: «Агентурным путем со слов Николаева Леонида выяснено, что его лучшими друзьями были троцкисты Котолынов Иван Иванович и Шатский Николай Николаевич... Эти лица враждебно настроены к тов. Сталину... Котолынов известен наркомату внутренних дел, как бывший активный троцкист-подпольщик. Он в свое время был исключен из партии и затем восстановлен. Шатский – бывший анархист, ... исключен из рядов ВКП(б) за контрреволюционную троцкистскую деятельность...».

В письме от 5.12.34 г. Ягода сообщал Сталину об утверждении руководства УНКВД Ленинградской области и назначении Заковского и Николаева [-Журида] вместо привлеченных к уголовной ответственности Медведя и Запорожца.

8 декабря 1934 года Сталин вызвал в Москву Агранова Я.С., который в присутствии Ягоды докладывал результаты расследования дела об убийстве С.М. Кирова.

11 декабря 1934 года в газете «Правда» было опубликовано сообщение о продлении Президиумом ЦИКа Союза ССР срока следствия по делу Николаева до 20 декабря 1934 года. Текст этого сообщения был написан собственноручно Ягодой, а отредактирован Сталиным.

17.12.34 г. Ягода направил И.В. Сталину докладную записку об аресте 16 декабря 1934 года Зиновьева Г.Е., Каменева Л.Б., Сафарова Г.И. и этапировании их в Ленинград.

21 декабря 1934 года Сталин принял Ягоду, Ульриха и прибывших из Ленинграда Акулова, Вышинского и Агранова по вопросам окончания следствия и организации судебного процесса. В это же время НКВД СССР представил Сталину проект сообщения в печати о результатах расследования и передаче следственного дела в Прокуратуру СССР для составления обвинительного заключения и направления дела в суд.

25.12.34 г. проект обвинительного заключения был сдан в Секретариат ЦК. Ежов и Акулов в записке Сталину просили назначить время для его обсуждения, и в этот же день оно было обсуждено, подписано Вышинским, Шейниным и утверждено Акуловым.

26 декабря у Сталина обсуждался вопрос о приговоре и организации процесса. Ульриху были даны установки о проведении процесса в 2 дня и расстреле всех обвиняемых.

В записке председателя комиссии Политбюро ЦК КПСС ставится вопрос о том, как вел себя Ягода в преддекабрьские дни. Имеющиеся в нашем распоряжении отдельные архивные материалы свидетельствуют, что переписка между И.В. Сталиным и Г.Г. Ягодой носила чисто служебный характер и касалась только вопросов работы органов внутренних дел. Так, в письме за октябрь 1934 года (без даты) Г.Г. Ягода сообщает И.В. Сталину о результатах проверки работы органов УНКВД Ленинградской и Новосибирской областей и спрашивает согласия о перемещении Медведя и Алексеева в другие области.

В копии письма Г.Г. Ягоды И.В. Сталину от 2 октября (без указания года) речь идет о руководстве ОГПУ.

Каких-либо данных о готовящихся террористических актах в указанных материалах не имеется.

В записке указано, что «для полного выяснения обстоятельств убийства Кирова необходимо дальнейшее изучение системы пропусков в Ленинградские обком и горком партии в то время... мы не имеем тщательного анализа ни системы организации охраны Кирова, ни места нахождения этих охранников в момент убийства».

Указанные вопросы исследовались при рассмотрении в 1935-1938 гг. уголовных дел на сотрудников УНКВД по Ленинградской области, а также в ходе проверок обстоятельств убийства С.М. Кирова.

Изучением архивных материалов и объяснений многочисленных лиц установлено, что в 1931-1932 гг. комендатура Смольного была укомплектована сотрудниками оперативного отдела Полномочного представительства ОГПУ по Ленинградской области, а охрану Смольного стали нести военнослужащие 3 полка войск ОГПУ, заменившие общевойсковую охрану. При входе на 3 этаж Смольного, где размещались основные отделы обкома и горкома ВКП(б), был установлен круглосуточный пост и вход в Ленинградские обком и горком партии стал осуществляться: по партбилетам – для членов ВКП(б), по специальным пропускам – для беспартийных. Пропуска выдавались комендатурой Смольного по заявкам соответствующих работников обкома или горкома. В частности, 1 декабря 1934 г. Николаев Л.В. был допущен в здание Ленинградского обкома партии как член ВКП(б), то есть по предъявлению партийного билета.

До лета 1933 г. личная охрана Кирова состояла из трех человек – Борисова М.В., Буковского Л.Ф. и негласного сотрудника органов госбезопасности – швейцара дома. Оперативные комиссары Борисов и Буковский охраняли Кирова при его следовании по Ленинграду, в Смольном, при выездах на охоту и в командировки. Швейцар охранял Кирова во время его нахождения дома.

Со второй половины 1933 г. численность охраны Кирова возросла до 15 человек. Стала выделяться автомашина прикрытия с двухсменной выездной группой негласных сотрудников для сопровождения Кирова во время поездок и при следовании пешком.

Возле Смольного помимо наружных постов стал выставляться пост из числа негласных сотрудников оперативного отдела, которым вменялась охрана Кирова при входе и выходе из Смольного. При следовании Кирова пешком эти сотрудники вместе с выездной группой сопровождали его до цели следования.

Комендатура Смольного была увеличена и к декабрю 1934 г. состояла из коменданта, его заместителя и помощника, трех дежурных комендантов, семи оперативных комиссаров, осуществлявших пропускной режим, и четырех сотрудников, поочередно выставлявшихся на подвижный пост на третьем этаже Смольного.

У дома, где проживал Киров, был выставлен круглосуточный пост из сотрудников милиции. Кроме того, возле дома ежедневно нес службу разведчик оперативного отдела, а внутри дома – сотрудник под видом швейцара.

В указанный период Борисов наружную охрану не осуществлял, в его обязанности входило: встречать Кирова у подъезда Смольного, сопровождать до служебного кабинета, находиться в приемной во время его работы, сопровождать от кабинета до выхода из Смольного и выполнять иные распоряжения руководства по охране Кирова.

Кирова в день убийства охраняли 9 сотрудников оперода: Смирнов А.В. – под видом швейцара в доме Кирова; Трусов Н.М., Паузер К.С., Лазюков П.П. – наружная охрана и сопровождение; Аузен А.В., Балыковский Н.Л., Александров И.А. – пост наружной охраны у Смольного; Дурейко Н.М. – дозорный на 3 этаже Смольного (подвижный пост); Борисов М.В. – сопровождал Кирова в Смольном. Таким образом, приведенные данные опровергают имеющиеся в ряде писем и заявлений суждения о том, что работники органов НКВД сознательно не уделяли должного внимания организации охраны Кирова или умышленно ее ослабляли и тем самым якобы создавали необходимые «благоприятные» условия для совершения террористического акта в отношении последнего.

В записке также поставлены вопросы: «Почему грубо нарушил инструкцию Борисов? Сам ли он где-либо задержался или кто-то задержал его, каковы те обстоятельства, которые привели к тому, что Киров оказался один без охраны?».

Все эти вопросы, имеющие важное значение для выяснения обстоятельств убийства Кирова, тщательно исследовались как в 1934 г., так и в последующие годы.

Установлено, что письменной инструкции, предусматривающей порядок охраны Кирова, не имелось. Сотрудники оперативного отдела руководствовались на этот счет устными указаниями и распоряжениями своих непосредственных начальников и руководства УНКВД. Отсутствие инструкции было вменено в вину Медведю и другим должностным лицам УНКВД по Ленинградской области в качестве одного из эпизодов допущенной ими халатности в организации охраны Кирова при привлечении их к уголовной ответственности в 1935 г.

На допросе 1 декабря 1934 г. Борисов показал, что он встретил Кирова около 16 час. 30 мин. в вестибюле главного подъезда Смольного и двигался за ним на расстоянии 15 шагов. На третьем этаже при следовании по большому коридору расстояние между ними увеличилось до 20 шагов. Причина отставания Борисова от Кирова в протоколе не отражена.

Начальник УНКВД Медведь 9.12.1934 г. заявил, что вскоре после убийства Кирова он беседовал с Борисовым, который на вопрос «почему не уберегли Мироныча и где Вы были?» – ответил: «...шел шагах в двадцати за тов. Кировым и, не доходя двух шагов до угла коридора, куда свернул т. Киров, услышал выстрелы и взялся за револьвер».

Сотрудники УНКВД Иванов, Дурейко и инструктор обкома партии Никитин пояснили, что видели Борисова на 3 этаже, где он шел за Кировым на расстоянии около 10 шагов.

Все это свидетельствует, что Борисов 1 декабря 1934 г. находился в Смольном и сопровождал Кирова при направлении его в свой кабинет.

Из имеющихся материалов усматривается, что С.М. Киров тяготился охраной и неоднократно обращал внимание Медведя на то, что его сильно опекают. В связи с этим сотрудникам охраны давались указания держаться от него подальше и не попадаться на глаза.

Начальник оперативного отдела УНКВД по Ленинградской области Губин 16.11.1934 г. докладывал в НКВД СССР: «Киров по-прежнему не разрешает охрану... во время последней поездки по городу заметил сопровождавшую машину... предложил Медведю прекратить сопровождение».

На допросе 7 декабря 1934 г. сотрудник оперативного отдела УНКВД по Ленинградской области Малий показал, что вскоре после убийства С.М. Кирова его послали в Смольный, где на 3 этаже он увидел плачущего Борисова. В разговоре Борисов рассказал, что в момент убийства Кирова он был в коридоре на расстоянии 20-30 м. за углом от того места, где находился т. Киров. На вопрос Малия, почему он ближе не шел, Борисов ответил: «...тов. Киров не любил, когда близко ходили».

Кульнев, состоявший в личной охране Кирова до 1 декабря 1934 г., в объяснении от 30.11.1960 г. указал: «Несение охраны на близком расстоянии от охраняемого нам запрещалось. Нам было велено ходить не ближе 20-25 шагов».

Указанные обстоятельства, на наш взгляд, и явились причиной того, что Борисов следовал на некотором удалении от Кирова, в связи с чем последний оказался вне его поля зрения при входе в малый коридор 3 этажа Смольного.

В записке указано, что в справке об обстоятельствах гибели Борисова не приведены мотивы, по которым во внимание были приняты показания водителя Кузина, на машине которого везли Борисова, о имевшей место автомобильной аварии и полностью отвергнуты его же показания о том, что сотрудник НКВД Малий вырвал у него руль и машина ударилась о стену дома.

Действительно, материалы уголовного дела и последующих проверок свидетельствуют, что водитель Кузин в разные периоды времени давал прямо противоположные показания о причинах аварии: в 1934 г. объяснял ее случайностью, а в 1937 г. – умышленными действиями Малия, направившего машину на дом.

Тщательный анализ всех имеющихся данных позволяет сделать вывод о том, что утверждение водителя Кузина о виновности работника УНКВД по Ленинградской области Малия в совершении автомобильной аварии объективно ничем не подтверждено и противоречит собранным доказательствам.

Установлено, что сразу же после гибели Борисова, то есть 2 декабря 1934 года, водитель Кузин и находившиеся вместе с ним в машине работники УНКВД Малий и Виноградов были арестованы и подробно допрошены об обстоятельствах наезда машины на дом. При этом Кузин заявил, что во время движения по улице Воинова машину вдруг резко бросило вправо, она выехала на тротуар и ударилась о водосточную трубу дома.

Это же подтвердили Малий и Виноградов, сопровождавшие Борисова в Смольный.

Показания Кузина, Малия и Виноградова, данные ими в 1934 году, согласуются с выводами комиссии экспертов о том, что причиной резкого поворота автомобиля вправо и выезда на тротуар явилась ее техническая неисправность – отсутствие части листов рессоры и центробежного болта.

Несмотря на отсутствие каких-либо данных, указывающих на преднамеренный характер аварии машины или убийства Борисова, принимавшие участие в расследовании этого дела члены правительственной комиссии Ежов, Косарев и заместитель наркома внутренних дел СССР Агранов добивались от Кузина, Малия и Виноградова признания участия в заговоре с целью ликвидации охранника Кирова, что усматривается из содержания задаваемых ими вопросов. Однако названные выше лица категорически отвергали это, заявив, что Борисов погиб в результате несчастного случая.

В связи с этим, а также отсутствием доказательств вины Кузина, Виноградова и Малия в умышленном убийстве Борисова, они (по истечении двух месяцев) были освобождены из-под стражи, а по результатам расследования в январе 1935 г. составлено заключение, в котором указано: «Смерть сотрудника оперода Борисова последовала вследствие несчастного случая во время аварии автомобиля... Шофер Кузин виновен в халатности, выразившейся в том, что выехал 2 декабря 1934 г. на неисправной машине, не осмотрев ее предварительно».

Агранов, докладывая результаты расследования обстоятельств гибели Борисова на оперативном совещании НКВД СССР 3 февраля 1935 года, заявил: «В итоге мы установили, что имел место совершенно исключительный, необычайный по стечению обстоятельств несчастный случай».

Вопреки этому в период массовых репрессий, проводившихся в нашей стране в 1937-1938 гг., факту гибели Борисова была дана иная оценка, чему в значительной мере способствовало изменение водителем Кузиным ранее данных показаний.

На допросе в 1937 году Кузин первоначально подтверждал свои показания за 1934 год о том, что авария произошла случайно, но потом заявил, что во время движения Малий вырвал у него руль и резко направил машину в сторону дома, в результате чего погиб Борисов.

В ходе дополнительного расследования, проведенного в 1956 году, установлено, что в 1937 году к Кузину применялись незаконные методы ведения следствия, в том числе и избиение, что явилось причиной дачи им заведомо ложных показаний.

Этих показаний Кузин придерживался и после 1956 года.

Представляется, на наш взгляд, что это было вызвано следующим:

1. На основании его показаний в 1937 г. были обвинены в умышленном убийстве Борисова и подвергнуты расстрелу Малий, Виноградов, Максимов, Хвиюзов, Рубин и другие.

2. Кузин являлся непосредственным виновником автопроисшествия, при котором погиб охранник Кирова.

3. Высказанное Н.С. Хрущевым на XX, а затем на ХХП съездах партии предположение о том, что Борисов был умышленно убит. Более того, в докладе Н.С. Хрущева приведены показания Кузина о том, что Малий вырвал у него руль и направил машину в дом.

Все это довлело над Кузиным и не позволило ему дать правдивые показания по делу.

С учетом этого, а также совокупности всех исследованных материалов нами приняты как достоверные показания Кузина за 1934 г. о том, что автоавария и гибель Борисова произошли в результате несчастного случая.

По поводу имеющегося в записке указания о наличии письма бывшего начальника лечебно-санитарного отдела УНКВД по Ленинградской области С.А. Мамушина о том, что «смерть Борисова была предумышленным убийством, а не несчастным случаем» необходимо отметить следующее.

Поскольку Мамушин присутствовал при вскрытии трупа Борисова в ходе проверок обстоятельств гибели охранника Кирова, проводившихся после XX съезда КПСС, у него неоднократно отбирались объяснения с целью выяснения этих вопросов.

При изучении материалов, находящихся на хранении в КПК при ЦК КПСС, обнаружены следующие документы Мамушина.

1. Докладная записка бывшему первому секретарю Ленинградского обкома КПСС Ф.Р. Козлову от 29 марта 1956 года.

2. Объяснение в комиссию КПК при ЦК КПСС от 20 ноября 1960 года.

3. Личное письмо своему другу Соломону Осиповичу за 1961 год.

4. Объяснение в Партийную комиссию при ЦК КПСС от 15 октября 1964 года.

В первом документе Мамушин указал, что смерть Борисова ему показалась загадочной еще в 1934 году «вследствие отсутствия наличия каких-либо точно установленных признаков причин этой смерти».

В последующих двух документах (объяснении от 20.11.1960 г. и письме своему товарищу) Мамушин уже утверждает, что в 1960 г. во время беседы водитель Кузин ему сообщил об убийстве Борисова. «Оказывается, – писал Мамушин, – как это выяснилось окончательно в одном из заседаний ЦКК в Смольном, куда вместе с двумя шоферами был вызван и я, что преступная рука нанесла по черепу Борисова сокрушительный удар тяжелым предметом, а таким мог быть только булыжный камень».

В объяснении же от 15 октября 1964 года Мамушин излагает иную причину гибели Борисова. Так, он указывает, что вскрытие трупа охранника Кирова производили высококвалифицированные специалисты в области судебной медицины, в числе которых было два профессора. Далее Мамушин пояснил: «...экспертная комиссия пришла к единому выводу, что Борисов погиб во время автомобильной катастрофы в результате несчастного случая. С этим мнением я был согласен, о чем свидетельствует моя подпись на акте вскрытия... Эксперты в своем заключении о причинах гибели Борисова были единодушны. В 1934 году никакого давления на членов экспертной комиссии не было, и члены экспертной комиссии давали свободные заключения, исходя из результатов вскрытия и известных им к тому времени обстоятельств гибели Борисова... В 1960 году я был вновь вызван в Смольный по вопросу, связанному с гибелью Борисова. Тогда же в Смольный были приглашены оставшиеся в живых два шофера. Из беседы с этими шоферами стало известно, что Борисов был убит булыжным камнем, которым запаслись сотрудники, сопровождавшие Борисова. Под влиянием совокупности всей обстановки и беседы с шоферами у меня возникла мысль о возможности насильственного убийства Борисова булыжным камнем. Сейчас же я подтверждаю выводы экспертной комиссии, которые были сделаны в 1934 году при вскрытии трупа Борисова. Все остальные разговоры и мои суждения были под влиянием времени, беседы с шоферами и от них я полностью абстрагируюсь – отказываюсь».

Наряду с этим представляется, что указанные выше высказывания Мамушина были сделаны не только в связи с имевшимися беседами в Ленинградском обкоме КПСС, но и под впечатлением заявления Н.С. Хрущева на XX съезде партии о крайне подозрительной гибели охранника Кирова. Об этом говорит содержание писем Мамушина и то, что впервые сомнение по поводу истинных причин гибели Борисова у него появилось лишь 29.03.1956 г., то есть спустя месяц после XX съезда КПСС.

Таким образом, анализ приведенных выше документов с высказываниями Мамушина о якобы возможном умышленном убийстве Борисова, от которых он впоследствии отказался, показывает, что они ничем не подтверждены и являются надуманными.

Что же касается объяснения Мамушина в Партийную комиссию при ЦК КПСС от 15.10.1964 г. о том, что Борисов погиб в результате несчастного случая при автомобильной катастрофе, то оно объективно подтверждается актом вскрытия трупа Борисова, материалами расследования обстоятельств его гибели и другими доказательствами.

Неожиданная гибель Борисова, происшедшая при доставке его на допрос к Сталину на второй день после убийства Кирова, не могла не вызвать подозрений о его умышленном уничтожении с целью устранения как свидетеля. В связи с этим в 1934 году, а также в ходе последующих неоднократных проверок тщательно исследовались причины смерти Борисова, для чего привлекались наиболее квалифицированные специалисты.

Всего по факту гибели Борисова проведено три судебно-медицинские экспертизы.

Первая из них проведена при вскрытии трупа охранника Кирова, о чем составлен акт от 4 декабря 1934 года. При этом все члены комиссии, в том числе и Мамушин, пришли к единому мнению, что Борисов погиб от полученных повреждений в результате автопроисшествия.

Вторично причины смерти Борисова по поручению председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС Н.М. Шверника в период с 17 по 30 декабря 1960 года устанавливались Главным судебно-медицинским экспертом Министерства здравоохранения СССР профессором В.И. Прозоровским и заведующим кафедрой судебной медицины 2-го Московского медицинского института профессором В.М. Смольяниновым. Ими были исследованы материалы судебно-медицинской экспертизы за 1934 год, а также эксгумированный 22.12.1960 г. череп Борисова. Сопоставление повреждений головы трупа Борисова, описанных в акте от 4 декабря 1934 года, с повреждениями извлеченного из могилы черепа показало совпадение их локализации и основных направлений.

Отсутствие вдавлений и проломов на костях черепа, как указано в заключении от 30.12.1960 г., дает основание считать, что повреждения возникли от действия твердого предмета с большой поверхностью, каковым послужила каменная стена здания, у которой двигался автомобиль. Подтверждением этому, по мнению экспертов, служит также и образование обширного кровоизлияния в мягких покровах черепа при отсутствии нарушений целости кожи в правой затылочно-теменной области, где именно произошло повреждение костей.

Эксперты В.И. Прозоровский и В.М. Смольянинов подтвердили заключение от 4.12.1934 года об имевшихся повреждениях на трупе Борисова, механизме их образования и причине его смерти.

И, наконец, выводы этих двух экспертиз по поручению КПК при ЦК КПСС были проверены в 1967 году специалистами (судебный медик, автотехник и трасолог) Центрального научно-исследовательского института судебных экспертиз при Совете Министров РСФСР. При этом наряду с другими вопросами выяснялась возможность получения значительных повреждений головы Борисова, при небольшой скорости движения автомобиля.

В ходе проведенного эксперимента установлено, что во время выезда машины с проезжей части дороги на тротуар (при преодолении его бордюра) со скоростью движения 5-10 км/час удар был настолько сильным, что тело экспериментатора подбрасывало вверх и отрывало от сиденья кузова.

Согласно заключению от 22 мая 1967 года выводы экспертиз за 1934 и 1960 годы признаны достоверными. Констатировано, что повреждения в области головы Борисова, повлекшие его смерть, могли образоваться в результате дорожно-транспортного происшествия, которое произошло по причине технической неисправности переднего моста автомобиля (передней рессоры).

Таким образом, изложенное выше свидетельствует, что все три комиссии, работавшие в различное время и независимо друг от друга, пришли к единому мнению по вопросу о причине смерти охранника Кирова. Вывод экспертов о возникновении имевшихся у Борисова повреждений в области головы от действия предмета с большой плоской поверхностью, каковым могла являться каменная стена здания, исключает возможность нанесения ему ударов ломом или булыжником, поскольку они оставили бы характерные для этих предметов следы.

В настоящее время оснований для постановки вопроса о проведении повторной экспертизы не имеется, так как предыдущие экспертизы выполнены наиболее квалифицированными специалистами нашей страны, выводы экспертов не противоречат друг другу и не вызывают сомнений в их достоверности.

«На XX съезде партии Н.С. Хрущев выдвинул новую версию обстоятельств убийства С.М. Кирова. Он обошел вопрос об участии «троцкистско-зиновьевского центра» в осуществлении террористического акта и утверждал, что убийство Кирова было организовано Ягодой – наркомом НКВД, который действовал по личному поручению Сталина. Из слов Хрущева можно было заключить, что он обладал полной информацией по делу» (из записки т. Яковлева А.Н.).

Последняя фраза об обладании Хрущевым полной информацией по делу об убийстве Кирова, конечно, соответствует действительности, так как ему докладывались все материалы проверки комиссии тех лет.

Однако даже Хрущев, допускавший волюнтаризм в политике, официально, в том числе на XX съезде, партии, не утверждал, что «убийство Кирова было организовано Ягодой – наркомом НКВД, который действовал по личному поручению Сталина». 25 февраля 1956 г. на XX съезде КПСС, касаясь дела об убийстве Кирова, Хрущев говорил:

«...Следует сказать, что обстоятельства, связанные с убийством т. Кирова, до сих пор таят в себе много непонятного и загадочного и требуют самого тщательного расследования. Есть основания думать, что убийце Кирова – Николаеву кто-то помогал из людей, обязанных охранять Кирова. За полтора месяца до убийства Николаев был арестован за подозрительное поведение, но был выпущен и даже не обыскан. Крайне подозрительным является то обстоятельство, что когда прикрепленного к Кирову чекиста 2 декабря 1934 года везли на допрос, он оказался убитым при «аварии» автомашины, причем никто из сопровождавших его лиц при этом не пострадал. После убийства Кирова руководящие работники Ленинградского НКВД были сняты с работы и подвергнуты очень мягким наказаниям, но в 1937 году были расстреляны. Можно думать, что их расстреляли затем, чтобы замести следы организаторов убийства Кирова».

В то же время, анализируя публичные выступления Хрущева и его воспоминания, касающиеся дела об убийстве Кирова, вызывает недоумение его слишком легкий подход к изложению известных ему фактов. Так, если на XX съезде партии Хрущев сказал о единственном задержании Николаева за полтора месяца до совершения им убийства Кирова, то на XXII съезде КПСС он же утверждал, что убийца Кирова «раньше дважды задержан чекистами около Смольного и у него было обнаружено оружие. Но по чьим-то указаниям оба раза он освобождался». В воспоминаниях (журнал «Огонек» № 28 за 1989 год) Хрущев пишет: «Николаев незадолго до убийства Кирова был задержан чекистскими органами около Смольного института, где работал Киров... У него обнаружили пистолет и освободили».

Между тем, документально установлено, самим Николаевым и свидетелями подтверждено, что он задерживался на пути следования Кирова единственный раз – 15 октября 1934 года. Место задержания также достоверно известно – на бывшей улице Красных Зорь (ныне проспект имени Кирова), недалеко от дома № 26/28, где жил Киров. О задержании и освобождении Николаева было указано в суточной сводке, составленной 16.10.34 г. Кевейша и тогда же отредактированной Котоминым (бывший начальник 4 отделения оперода УНКВД). Письменное распоряжение об освобождении Николаева тогда было дано Губиным (бывший начальник оперода УНКВД). Суточная сводка в то время докладывалась бывшему заместителю начальника УНКВД Фомину, который изложенные в ней сведения впоследствии подтвердил. Наличие оружия у Николаева в этой сводке не упоминается, т.к. по халатности работников УНКВД у него не произвели личного обыска.

О том, что данный документ составлен в октябре 1934 года, сомнений не вызывает.

На допросах 2 и 8 декабря 1934 года Николаев показал, что он задерживался только один раз – 15 октября 1934 г., когда он за Кировым и Чудовым следовал от Троицкого моста до дома № 28 по улице Красных Зорь, но стрелять тогда не стал, т.к. посчитал, что «придется стрелять в обоих, а это не входило в мои планы». Указанную дату задержания органами НКВД Николаев отразил в своем дневнике, изъятом у него после ареста по месту жительства и приобщенном к уголовному делу.

Котомин на допросе 5 декабря 1934 года показал, что он лично проверял у доставленного в здание УНКВД 15 октября 1934 г. Николаева документы (при нем имелся партбилет, старые удостоверения о работе в Смольном и Институте истории партии), в адресном бюро подтвердили его проживание в г. Ленинграде, о чем он доложил Губину, который предложил задержанного освободить, с чем он (Котомин) был согласен.

Губин на допросе 6 декабря 1934 г., подтвердив эти обстоятельства, пояснил, что, принимая решение об освобождении Николаева, он руководствовался тем, что личность Николаева была вполне удостоверена, он являлся членом партии, ранее работал в Смольном и знал Кирова.

О задержании Николаева 15 октября 1934 г. шла речь на судебном процессе по делу ленинградских чекистов Медведя, Запорожца, Губина, Котомина и других. Об этом же факте указано в письме НКВД СССР № 001 от 26 января 1935 года, а также в докладе Агранова на оперативном совещании НКВД 3 февраля 1935 года.

Бывший сотрудник УНКВД, охранявший Кирова, Кульнев П.Г. в своем заявлении от 30 ноября 1960 года указал, что в середине октября 1934 г. он вместе с Пиотровским вел наблюдение и видел, как Киров и Чудов вышли из Смольного и пешком направились домой. В пути был задержан подозрительный гражданин, оказавшийся Николаевым, который постовым милиционером был доставлен в 17 отделение милиции. Об этом же факте задержания Николаева подтвердил в 1961 году и Пиотровский.

Путаница же в вопросе задержания Николаева внесена в период массовых репрессий 1937-1938 гг., когда к арестованным применялись меры физического воздействия, допускались другие нарушения социалистической законности. Так, повторно арестованные на Колыме и доставленные в Москву в 1937 году Запорожец и Губин относительно освобождения Николаева заявили, что по указанию наркома внутренних дел Ягоды они освободили его в октябре 1934 года, хотя у Николаева при задержании имелось огнестрельное оружие и записи с намерениями террористического характера. Запорожец и Губин расстреляны. Ягода отрицал свою причастность к убийству Кирова.

Будучи арестованным в 1938 году, сотрудник оперода УНКВД Терещенко вначале назвал себя участником правотроцкистской организации, помогавшей подготовить и осуществить теракт над Кировым. Однако на допросе 2 марта 1939 г. Терещенко от указанных показаний отказался, заявив, что они даны им в результате применения к нему мер физического воздействия.

В записке А.Н. Яковлева от 23.03.90 г. говорится, в частности, о том, что работники Прокуратуры СССР и КГБ СССР, проводившие проверку обстоятельств убийства С.М. Кирова, ставили перед собой «зауженную цель» – «найти данные, которые напрямую изобличали бы лиц, подозреваемых в причастности к совершенному преступлению», и, кроме того, автор записки упрекает их в «преимущественно юридическом подходе» к решению данных вопросов, который «...был в значительной мере свойственен и ранее проводившимся проверкам».

Здесь же приводятся три известные ранее версии об обстоятельствах убийства С.М. Кирова и указывается, что «не был организован поиск новых документов, не привлекаются к исследованию уже выявленные историками новые обстоятельства, не поднимаются новые вопросы, которые возникают сейчас, спустя 55 лет после убийства». Очевидно, имеются в виду опубликованные в советской прессе, а также в журнале «Огонек» воспоминания Хрущева Н.С., глава из изданной за рубежом книги А. Орлова «Тайная история сталинских репрессий», а также исследования советского историка Р. Медведева по затронутым в записке вопросам.

Представляется, что автор записки, указывая на «преимущественно юридический подход» работников Прокуратуры СССР и КГБ СССР к оценке имеющихся в их распоряжении материалов по данной проблеме, руководствовался не фактическими данными, а не имеющими под собой никакой доказательственной базы предположениями и домыслами авторов публикаций.

Выводы, изложенные в представленной в Комиссию Политбюро ЦК КПСС справке об обстоятельствах убийства С.М. Кирова, сделаны на основании аргументированной правовой оценки всех имеющихся в их распоряжении материалов, как подтверждающих «предложенную версию», так и отрицающих ее.

Утверждение автора записки о «преимущественно юридическом подходе» работников Прокуратуры СССР и КГБ СССР к оценке имеющихся материалов свидетельствует либо о незнании автором представленных в Комиссию Политбюро ЦК КПСС документов по исследуемым проблемам, либо о нежелании их объективного разрешения.

При изучении материалов дела так называемого «ленинградского центра» всесторонне исследовались изложенные А. Орловым факты об обстоятельствах совершения этого преступления, многие из которых основаны на его домыслах и не соответствуют действительности. Утверждая о существовании заговора против С.М. Кирова, автор выдвигает серьезные, но не соответствующие действительности обвинения в адрес бывшего заместителя УНКВД ЛО Запорожца И.В., полностью искажает факт приобретения Николаевым револьвера, необоснованно обвиняет работников органов НКВД в гибели оперкомиссара Борисова М.В. В предисловии к опубликованной в № 46 журнала «Огонек» этой книге писатель А. Рыбаков искажает биографию А. Орлова, который в июле 1938 г. изменил Родине, бежал во Францию, затем в Канаду и об обстоятельствах убийства С.М. Кирова знает со слов других лиц.

Воспоминания Н.С. Хрущева, исследования Р.А. Медведева по указанным вопросам носят тенденциозный характер и основаны на материалах бывшего работника КПК при ЦК КПСС Шатуновской О.Г., принимавшей в 1960-1961 гг. участие в исследовании обстоятельств убийства С.М. Кирова и первой выдвинувшей версию о причастности к совершению этого преступления Сталина и работников НКВД СССР.

В общем отделе ЦК КПСС в архиве 6 сектора хранится дело №°9-Л/I-в с материалами об убийстве С.М. Кирова, в котором находится два письма бывшего работника КПК при ЦК КПСС Шатуновской О.Г. на имя А.И. Микояна (без даты) и Н.С. Хрущева от 22.05.62 г.

Содержание этих писем сводится к следующему.

В начале письма к Микояну говорится, что оно направляется согласно его просьбе и в нем излагается то, что она – Шатуновская, уже «однажды рассказала» ему.

Все эти годы, писала Шатуновская, «самым тяжелым и мучительным» вопросом для нее было то, как случилось, что в 1937-38 гг. многие преданные, честные члены партии очутились в советской тюрьме с клеймом врагов народа, и большинство избранных 17 партсъездом членов Центрального Комитета были объявлены врагами народа и уничтожены.

Далее Шатуновская сообщала, что в 1943 или 1944 году, будучи заключенной, она познакомилась на Колыме в больнице при лагере Арманского рыбхоза с врачом этой больницы Кирчаковым и медсестрой Дусей Труниной. Втроем они иногда беседовали по волновавшим ее вопросам. В одной из таких бесед Кирчаков рассказал ей и Труниной, что бывший начальник Ленинградского УНКВД Медведь, отбывавший наказание в лагере одного из Колымских приисков, рассказал близким ему товарищам (фамилии их не приводятся), что в связи с начавшимися репрессиями «со дня на день» он ждет расправы над ним, но не желает, чтобы то, что он знает об обстоятельствах убийства Кирова, ушло с ним в могилу. Медведь якобы просил этих товарищей передавать другим коммунистам его рассказ, надеясь, что все это когда-нибудь дойдет до партии.

Как рассказал Кирчаков, своим товарищам Медведь сообщил, что, приехав в Ленинград, Сталин в присутствии Ягоды, Медведя, Запорожца и группы сотрудников Ленинградского УНКВД стал допрашивать убийцу Николаева. Допрос проводился в здании УНКВД Ленинградской области в кабинете Медведя. На вопрос Сталина – почему он убил Кирова? – Николаев, указывая на стоявших сотрудников УНКВД, ответил: «Тов. Сталин, это они заставили меня убить Кирова, они четыре месяца преследовали меня этим, ломали, насиловали мою волю, и вот я это сделал, это они вложили оружие в мои руки». После этих слов Николаева «ударили наганом по голове, он свалился, его унесли...». Он, Медведь, был потрясен словами Николаева, так как был близким другом Кирова и горячо любил его.

Шатуновская сообщала, что Трунина проживает в Магадане и через нее, «вероятно», можно узнать о судьбе доктора Кирчакова.

А.И. Микоян направил это письмо Хрущеву, написав на конверте: «Тов. Хрущеву Н.С. Вскрыть только лично». Это письмо, согласно отметке на конверте, было прочитано членам Президиума ЦК КПСС.

Письмо к Н.С. Хрущеву Шатуновская начала с заявления о том, что, сдавая перед уходом из Комитета Партийного Контроля собранные при изучении обстоятельств убийства Кирова «важные документы», она считает «своим долгом сказать», что «особого внимания заслуживает» следующее:

– после XX и ХХII съездов партии в Комитет Партийного Контроля поступил ряд материалов, «убедительно говорящих о том, что злодейское убийство т. Кирова было организовано Сталиным через 10 месяцев после ХVII съезда вследствие того, что во время этого съезда ряд руководящих деятелей нашей партии вели переговоры с Сергеем Мироновичем о перемещении Сталина с поста Генерального секретаря на пост пред. Совнаркома (взамен Молотова) и о выдвижении Генеральным или первым секретарем т. Кирова. Эти переговоры основывались на мнении многих деятелей, что Сталин стремится к единовластию в партии, используя для этого борьбу партии против оппозиции – и поэтому необходимо выполнить завещание Ленина о перемещении Сталина с поста генсека».

В письме утверждалось, что «эти переговоры стали известны Сталину, что и побудило его убить Кирова, а затем истребить большинство Центрального Комитета и актива нашей партии».

Как писала Шатуновская, «подробно сообщили об этих переговорах тт. Андреев, Чагин, Верховых и другие», что еще до ХХП съезда партии часть этих материалов была приведена в их записке в феврале 1961 года. После съезда якобы разысканы и другие документы, полностью подтверждающие эти факты. Среди них «наиболее важными» являются следующие.

1. Собственноручная краткая запись А. Севастьянова, близкого друга Кирова, от июня 1956 года, где говорится, что в 1934 г. С.М. Киров рассказал Севастьянову, что во время 17 съезда партии к нему «подходили секретари обкомов и другие члены съезда», вели разговоры о восстановлении партийного руководства таким, каким оно было при Ленине, т.е. «должен быть Генеральный секретарь КПСС», предлагали ему – Кирову быть Генсеком, а Сталина переместить на должность председателя Совета Министров. Севастьянов, пишет Шатуновская, об этом разговоре с Кировым подробно рассказал «друзьям Кирова – П.И. Чагину и А.А. Андрееву, а также своей жене, что последние и изложили в документах».

Как видно из письма Шатуновской, указанная краткая запись Севастьянова была получена от его жены, разыскавшей ее якобы в бумагах мужа. Вместе с записью Севастьянова передала фотографию, на которой ее муж и жена Кирова – Маркус М.Л. стоят рядом у гроба С.М. Кирова, и другие документы, свидетельствующие «о большой близости т. Севастьянова с т. Кировым».

2. Заявления жены известного военачальника Штерна, бывшего помощника Ворошилова – Хмельницкого и его жены, сообщивших, что, по словам Штерна, он был свидетелем того, как на второй день после убийства Кирова убийца Николаев был доставлен в Смольный и допрашивался Сталиным.

Жена Штерна, пишет Шатуновская, в своем заявлении указала, что Николаев «валялся в ногах, умолял пощадить его, ибо он, убивая С.М. Кирова, действовал в соответствии с полученным приказом», при этом, насколько ей «помнится, упоминалось, что приказ был получен от руководящих работников НКВД» (фамилии не называются).

Хмельницкий в своем заявлении сообщил, что, как он припоминает, Штерн Григорий рассказывал, что когда убийцу Николаева доставили в кабинет, где находились Сталин, Молотов, Ворошилов, «то Сталин набросился на него и стал ругать и поносить Николаева, как это он посмел убить т. Кирова, – тогда Николаев на коленях перед Сталиным, плача, говорил: «...товарищ Сталин, я же выполнил задание партии». По возвращении из Испании Штерн не знал и не понимал, что произошло и происходит в РККА, тяжело переживал гибель видных полководцев и, «возможно», «еще раз» рассказывал ему «о сцене, которую лично наблюдал в Ленинграде в декабре 1934 года после убийства С.М. Кирова».

Далее в письме Шатуновской говорится, что «о фактах, подтверждающих, что убийство т. Кирова было организовано Сталиным и осуществлено через работников НКВД, сообщили письменно многие другие товарищи: Опарин Н.С. – со слов б. прокурора Ленинградской области т. Пальгова (жизнь покончил в 1936 г. самоубийством); Кирчаков Л.П. со слов известного чекиста Ольского; ленинградская писательница Гнедич – со слов жены Медведя, и многие другие».

Все эти документы, – писала Шатуновская в заключительной части письма, – имеют большое историческое значение. Ибо я глубоко убеждена в правоте сказанного Вами на ХХП съезде партии» (следует выдержка из заключительного слова Хрущева о необходимости установить правду сейчас, рассказать правдиво об этом в истории партии, чтобы подобные явления впредь никогда не повторялись).

Содержание этих писем свидетельствует о том, что О.Г. Шатуновская, участвуя в 1961 г. в работе комиссий по исследованию обстоятельств убийства С.М. Кирова, тенденциозно подбирала отдельные свидетельства из писем и заявлений граждан, подтверждающих выдвинутую ею версию, что и было использовано в опубликованных воспоминаниях Н.С. Хрущева.

В процессе проверки архивных уголовных дел в отношении упомянутых в письмах О.Г. Шатуновской Кирчакова Л.П. и Труниной Е.Н. установлено.

Кирчаков Леонид Петрович, работая с 1932 г. по 1936 г. начальником Объединения государственных трестов народного питания в г. Харькове, а затем – первым заместителем начальника Главка предприятий общественного питания на железнодорожном транспорте СССР, 23 сентября 1938 г. Военной коллегией Верховного суда СССР за «вредительскую работу, направленную на срыв и дезорганизацию торговли железнодорожных буфетов, осужден к 15 годам лишения свободы (реабилитирован в 1956 г.).

Каких-либо материалов, относящихся к убийству С.М. Кирова, в архивном уголовном деле на Кирчакова, не имеется.

В заявлении в КПК при ЦК КПСС от 5.03.65 г. Кирчаков указывает, что об убийстве С.М. Кирова он знал со слов бывших начальников главков Бельского Л.Н. и Ольского Я.К. и, отбывая наказание на Колыме, в 1944 г. познакомился с прибывшей туда этапом Шатуновской О.Г., и рассказал ей все, что знал об этом трагическом событии.

Трунина Евдокия Николаевна, 1904 г. рождения, работавшая в совхозе «Красный скотовод» Калачевского района Сталинградской области, по постановлению Особого совещания при НКВД СССР от 11 сентября 1937 г. как член семьи изменника Родины заключена в ИТЛ сроком на 8 лет. Следствие по делу не проводилось, обвинение ей не предъявлялось.

В заявлении в КПК при ЦК КПСС от 31.03.65 г. Трунина указала, что в 1944 г. работала в медпункте Арманского рыбхоза, где познакомилась с Кирчаковым и Шатуновской, и из разговоров с ними от Кирчакова узнала об убийстве С.М. Кирова. С Медведем лично на Колыме не встречалась и слышала об убийстве С.М. Кирова только от Кирчакова. Далее она указала, что перед открытием XX съезда партии ее вызывали в Москву, где она виделась с Шатуновской и Кирчаковым.

Основанием к репрессированию Труниной Е.Н. послужило осуждение к расстрелу в августе 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР ее мужа Пимкина В.П., работавшего до ареста зав. фермой совхоза «Красный скотовод». 3 марта 1956 г. Военной коллегией Верховного суда СССР уголовные дела в отношении Пимкина В.П. и Труниной Е.Н. прекращены за отсутствием в их действиях состава преступления.

Упоминавшийся в заявлении Кирчакова Л.П. бывший начальник Главка Ольский Я.К., от которого он слышал подробности об убийстве С.М. Кирова, 27 ноября 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР за участие в шпионско-диверсионной организации «ПОВ» осужден к расстрелу. Реабилитирован 19 ноября 1955 г. Кирчаков Л.П. по показаниям Ольского не проходит, отсутствуют в деле и какие-либо данные об обстоятельствах убийства С.М. Кирова.

В заявлении в КПК при ЦК КПСС от 01.03.65 г. жена Ольского Я.К. – Ольская Т.К. указала, что они были знакомы с начальником УНКВД ЛО Медведем Ф.Д. Последняя встреча состоялась у них в Москве в декабре 1934 г., разговоров об обстоятельствах убийства Кирова при ней они не вели, но Медведь был расстроен. Об обстоятельствах убийства Кирова Ольский ей не говорил. Среди знакомых ей не приходилось слышать о Кирчакове, «по-моему, у нас такого знакомого не было» – указала она в заявлении.

В заявлении в ЦК КПСС от 22 сентября 1965 г. бывший сотрудник системы «Нарпит-Наркомснаб-Наркомторг» Левчик А.К., знавший Ольского по совместной работе, касаясь показаний Кирчакова Л.П., указал: «...и если есть какие-либо заявления со стороны Кирчакова о том, что он имел дружескую интимную беседу с Ольским, могу с уверенностью сказать, что ничего подобного не было, и вот почему, постоянно общаясь с Ольским на работе и постоянно бывая у него дома, я никогда не видел у него Кирчакова... разговоров о нем также со мной у Ольского или в семье его не было... Я, несомненно, знал бы... о том, что у Ольского бывал Кирчаков. Тем более неправильно было бы предполагать о том, что Ольский, старый чекист, мог делиться с Кирчаковым по такому вопросу, как убийство Кирова... Когда после убийства С.М. Кирова – Ф.Д. Медведя осудили к 3 годам лишения свободы – он был назначен начальником геологоразвед[очного] управления Дальстроя на Колыме. В то время все чекисты-осужденные в лагерях назначались на те или иные должности даже с правом ношения формы. Представлять Ф.Д. Медведя, как заключенного, который нуждается в куске хлеба и ожидает какой-то помощи извне, может только человек, совершенно не сведущий в этих вопросах. Поэтому показания Кирчакова по этому вопросу являются, с моей точки зрения, совершенно необоснованными и придуманными».

В материалах проверки обстоятельств убийства С.М. Кирова, проводившейся в 1960-1961 гг., имеется машинописная записка, озаглавленная «По поводу убийства С.М. Кирова», в которой приводятся некоторые обстоятельства совершения этого преступления.

В беседе в КПК при ЦК КПСС, состоявшейся 3.03.67 г., автор этой записки Ханьковский А.И. заявил, что «в конце 1961 г. после неоднократных бесед с бывшим членом КПК при ЦК КПСС т. Шатуновской О.Г. он подготовил этот материал и в декабре 1961 г. или январе 1962 г. передал его ей, заручившись предварительно обещанием т. Шатуновской расценивать записку как «материал для размышлений». На просьбу пояснить, на каких конкретных фактах основываются некоторые категорические выводы, ... в частности, о том, что Николаев – подставное лицо, а убийца – охранник Борисов... Ханьковский вразумительных ответов не дал. Уклоняясь от ответов... он пускался в рассуждения, смысл которых сводился к тому, что никаких документов или объективных свидетельств, освещающих обстоятельства убийства Кирова, вообще существовать не может, а выводы следует делать исходя из общей обстановки того времени. Ни одной фамилии... Ханьковский назвать не смог и от ответов на подобные вопросы уклонялся».

Ханьковский Абрам Исаевич, работая в 1937 г. зам. заведующего инспекцией Наркомата оборонной промышленности, был арестован 15.03.38 г. УНКВД Московской области, обвинялся в проведении шпионской деятельности, однако 4.12.39 г. уголовное дело в отношении его было прекращено.

Каких-либо материалов, касающихся убийства С.М. Кирова, в архивном следственном деле в отношении Ханьковского не имеется.

В 1990 г. издательством «Прогресс» выпущена книга Р.А. Медведева «О Сталине и сталинизме», в которой в главе «Узурпация Сталиным власти в стране и в партии» об убийстве Кирова, в частности, сказано: «Выступая на XX съезде партии, Н.С. Хрущев рассказал делегатам о некоторых сомнительных обстоятельствах, связанных с расследованием дела об убийстве Кирова. В 1956 г. в ЦК КПСС была создана особая комиссия, которая в течение нескольких лет проводила новое расследование этого террористического акта. Хотя со времени событий миновало больше 20 лет, комиссии удалось собрать большой материал. Были получены свидетельства более трех тысяч человек. Естественно, что многие свидетельства были неточны, противоречивы, сомнительны. Но были и крайне важные, не вызывавшие сомнений показания и свидетельства, которые позволили комиссии составить итоговый документ о проделанной работе. Этот документ, однако, не был опубликован. Член комиссии О.Г. Шатуновская, награжденная за эту работу орденом Ленина и отправленная затем на пенсию, сообщила, что сам Н.С. Хрущев, ознакомившись с выводами комиссии, запер итоговый документ в свой сейф и сказал: «Пока в мире существует империализм, мы не можем опубликовать такой документ».

В предисловии к этой главе Р. Медведев, делая анализ результатов голосования на ХVII съезде партии, указывает: «...специальная комиссия ЦК КПСС в 1957 г. обследовала в партийном архиве материалы ХVII съезда, в том числе особые пакеты, в которых под сургучными печатями хранились бюллетени голосования. В эту комиссию входила член КПК, старая коммунистка О.Г. Шатуновская. По ее свидетельству, в этих пакетах, вскрытых в присутствии ответственных сотрудников партийного архива и тогдашнего директора института марксизма-ленинизма П.Н. Поспелова, не хватало 265 бюллетеней. Иначе говоря, в протоколах счетной комиссии была указана иная цифра, чем реальное количество хранимых под сургучными печатями бюллетеней... Из всего сказанного можно сделать вывод, что на ХVII съезде партии проявилось растущее недоверие к Сталину среди широких кругов партийного актива... Он (Сталин) почувствовал опасность для своего положения и для своей власти, и эта опасность персонифицировалась для него в лице С.М. Кирова и многих делегатов ХVII съезда».

Далее Р. Медведев пишет о якобы имевшем место покушении на Кирова во время его поездки в Казахстан, о неоднократном задержании Николаева и его освобождении Запорожцем по распоряжению Ягоды, о том, что на допросе его Сталиным Николаев якобы сказал, что сделал это по указанию чекистов города Ленинграда. Делая подобные выводы, автор ссылается на некоего Дурмашкина А.М., указывая при этом в примечании, что «в большинстве случаев лица, у которых я брал интервью, позволяли ссылаться на них при публикации их свидетельств. Однако были и исключения». Между тем в своих воспоминаниях за 1966 год Дурмашкин указал, что в день убийства Кирова он находился в Западной Сибири и об этом событии знает со слов других лиц.

Относительно гибели оперкомиссара Борисова указано, что «всех арестованных доставляли на допрос в легковых автомашинах, но за Борисовым отправили крытую грузовую автомашину, в кузов которой влезло несколько чекистов с ломами... Медицинская экспертиза дала ложное заключение о гибели Борисова в автомобильной катастрофе».

Анализ описанных в указанной книге обстоятельств убийства С.М. Кирова свидетельствует о том, что Р.А. Медведев использовал материалы, предоставленные ему О.Г. Шатуновской, принимавшей участие в составе комиссии ЦК КПСС при проверке в 1960-1961 гг. обстоятельств совершения этого преступления. Сравнение описанных событий с доводами О.Г. Шатуновской, изложенными в итоговом документе указанной комиссии, свидетельствует о тенденциозном подборе материалов, специально собранных для подтверждения версии о причастности к совершению этого преступления работников органов НКВД и лично Сталина.

Затронутый в записке т. Яковлева А.Н. вопрос об изъятии писем Кирова Орахелашвили достаточно отражен в стенограмме записи беседы со Свешниковым Н.Ф., состоявшейся 20.10.67 г. в КПК при ЦК КПСС, в которой, в частности, указано, что он вместе с Орахелашвили занимался сбором документов, которые были у С.М. Кирова. Это были протоколы ЦК, Политбюро, Секретариата, Оргбюро. Эти материалы были преимущественно обнаружены на квартире. На вопрос о наличии откладываемых Орахелашвили писем частного характера или писем с предупреждением о грозящей Кирову опасности Свешников ответил отрицательно.

В целях изучения дополнительных материалов, связанных с убийством С.М. Кирова и гибелью охранника Борисова М.В., прокурорско-следственная группа в мае 1990 г. осуществила выезд в гор. Ленинград.

В указанный период побывали в Смольном на месте убийства Кирова, в совете ветеранов при Ленинградском обкоме КПСС.

Встретились и побеседовали с заместителем директора института истории партии Ленинградского обкома партии, сотрудниками музея-квартиры С.М. Кирова, ознакомились с имеющимися в музее письменными воспоминаниями старых коммунистов о событиях 1934 года. В результате этого установлено, что в фондах института истории партии и музее материалов, подтверждающих причастность И.В. Сталина и органов НКВД к организации убийства Кирова, не имеется.

В УКГБ по Ленинградской области изучены дела-формуляры на Николаева, Мясникова, Звездова и Левина, осужденных по делу об убийстве Кирова. Ознакомились с оперативным делом «Подпольщики», материалами расследования по заявлениям Волковой.

В указанных делах каких-либо данных о подготовке в 1928-1934 гг. покушении на Кирова, а также о причастности к этому преступлению органов НКВД и Сталина не содержится.

Таким образом, в процессе дополнительного исследования обстоятельств трагического события 1 декабря 1934 года достоверно установлено, что никакого заговора с целью убийства С.М. Кирова не существовало и это преступление было совершено одним Николаевым.

Старший прокурор Управления Прокуратуры СССР – старший советник юстиции Ю.И. Седов

Старший военный прокурор Главной военной прокуратуры – полковник юстиции Н.В. Кулиш

Помощник начальника Следственного отдела Комитета госбезопасности СССР – полковник юстиции А.Я. Валетов

РГАНИ. Ф. 6. Оп. 13. Д. 135. Л. 169-268. Копия. Машинопись.